Песни радости, песни печали

Свет потихоньку стал рассеиваться, распадаться на частички невесомой пыльцы, переливающейся на солнце, кружащей в танце над городом. Стройная колонна, соединяющая небо и землю, растворилась в сумеречной сини, заколовращалась мерцающим вихрем, открыв взорам людей княжну. Та поднялась в поднебесье, воспарила над самыми высокими крышами, будто подхваченная мириадами светлячков. Карусель маленьких светил завертела ее, и через несколько оборотов прекрасная девушка уже перестала быть собой. Хотя – кто знает? – быть может, в то мгновение народ Нового града впервые узрел истинную сущность Милы – белоснежной Лебеди, да такой красоты, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Птица та замахала крыльями, разметая волшебную пыльцу, и вскоре световой столб остался только в памяти северных людей, мерцание свое подарив камням в короне Лебеди.

Сколько длился этот огнепад, никто точно сказать не смог бы. Казалось, даже вечер застыл и не нагонял на те широты привычную темень, ошарашенный увиденным. Следов представления осталось не много: обожженный круг в несколько сажен длиной на седых половицах крыльца, угольки булыжников да пара подымливающих балясин. Сияющая белизной оперения птица опустилась в тот круг, взмахнула крыльями и обернулась снова княжной, только вот облачение было уже совсем иным: вместо черной траурной накидки стан ее украшало платье, будто из перьев по ее холмам сотканное, за плечами бархатились величественные серебристые крылья, а в волосах сверкали кристаллы короны, храня в себе хрустальную чистоту.

Мила распахнула глаза. Через пепелящуюся дымку она глядела на город, в котором каждый преклонил свое колено перед ней, прекрасной Лебедью.

Все писари столичного двора были созваны к Салтану в полуночной тьме. Они старательно сопели, чернильницы булькали, наконечники перьев скрипели, выводя заветные вензеля, закорючки и черточки. Все очень торопились, но писали ровно, не нарушая курсива, без клякс и прочих несовершенств – царский указ, в конце концов! По дальней стене разместились сонные прислужники с особо важной миссией: дуть на свежие буквы, а потом, когда мельчайшие капельки чернил наконец соизволят высохнуть, свернуть каждый свиток да перевязать лентой фиалкового атласа. После свитки по одному поступали на стол к сургутчику, закреплявшему ленты царским оттиском, а перед самой отправкой их неровные края ловко обрезал помощник Салтана. Форма должна в точности отражать содержание.

Свитки поочередно погружали в прозрачный тубус, педаль с легким скрипом выжимали донельзя, и нажатием на выпуклую деревянную кнопку, инкрустированную царскими аметистами, отправляли указы по трубкам. Они летели, как птицы, под звон пружин, пробирались во все комнаты дворца и, достигнув цели – стеклянных желобов, торчащих у самых изголовий, – будили своим шелестом придворных. Механизм этот работал исправно, но никогда не использовался в столь поздний час. Однако той ночью, получив свитки, вельможи и прочие знатные люди теряли всякое желание ко сну. Они перечитывали указ снова и снова, звали слуг, стучались к соседям, выясняя, не закралась ли в их копию какая ошибка, не пропустили ли они спросонья какого имени. Все письма были как одно. За слугами будили голубей, цепляли к их ножкам белоснежные свитки да гнали в ночь, к берегам уездных станиц и городов, во все концы Буянского княжества. К рассвету о новости, кажется, слышала каждая мышь-полевка, и не только слышала, но и могла повторить досконально:

«Княжна Ладимила из Нового града, дочь покойного Велимира Первого, сюзерена Северных земель, выбрана невестой наследника престола, сына Салтана Великого, владыки всего Буяна и прочих княжеств славянских. О дне свадьбы будет сообщено дополнительно».