Песни радости, песни печали

Откуда у смертных эта странная привычка: озвучивать порой совсем не то, что крутится в их головах? Алконост надеялась лишь на одно: что он сам все поймет без слов. Дева-птица никогда не думала, что будет ощущать свою беспомощность, пытаясь объясниться с плачущим мужчиной. Поэтому затаилась и робко ждала в нем перемены.

Выплакав целое соленое море, Красибор утер щеки и осторожно поцеловал деву-птицу в ключицу. После поднял взор, нашел ее очи и еле слышно прошептал:

– Прости меня, любимая моя! Не ведаю, что со мной стало, отчего я забыть тебя посмел, тебя и твой волшебный голос. Как мог!

Алконост потупила взор и облизала губы. Этого мгновения она ждала много дней и ночей. Раскаяния. Извинений. Признания… И что теперь?

– Я отдам тебе всю свою нежность, посвящу твоим васильковым очам остаток своей непутевой жизни, сделаю тебя самой сча…

Она коснулась пальцем его влажных губ, заставив их сомкнуться. Прислушалась к себе. Внутри не было ничего. Одна пустота. Скользнув по нему взглядом, она собралась с духом и выпалила:

– Прощаю тебя, Красибор. Я… – Она не смогла договорить. Все силы куда-то делись.

Для себя она все решила уже час назад, когда глядела на балки под потолком. Там, за ними, синее небо. Вечная весна самого красивого города Пятимирия. А здесь, внутри… пыльный гобелен и маленький мальчик, только и знающий, что гнать кислое вино из фамильного винограда да ухлестывать за хорошенькими девицами. Зарница ее желания принадлежать ему одному горела так долго, что истлела до золы. Представив, какую бурю в нем могут вызвать ее слова, продолжать фразу она не стала. Лишь провела рукой по его ладному лицу, а после, еле касаясь губами, поцеловала. Тут же вскочила, набросила платье, подхватила свои черевички и выпорхнула в окно, крикнув напоследок:

– Теперь и ты будешь помнить! Прощай!

Ветер уверенно пробирался в крылья, в каждое перышко, в каждую пушинку, наполняя их свежестью и давая опору, необходимую для полета. Это чувство, доселе незнакомое, вытесняло из головы новоиспеченной царевны все мысли. За спиной уже давно осталась серость Новоградского княжества. Мила нырнула в облака и, преодолев их сырое нутро, оказалась в кристально чистой бирюзе неба, спрятанной от ее соплеменников хмурыми сгустками. Через какой-то час пути тучи разбежались, и с высоты стало видно широкое русло, одно на две реки – Западную и Восточную. Водораздел пенился гребнем, обнажая вечное противостояние Агидели и Даны, не согласных уступать водам друг друга ни пяди своих владений. Какой красоты было зрелище сверху! Мила зачарованно глядела по сторонам. На востоке водную гладь обрамляли дубовые леса. Прижавшись к кормящей матери-реке, они бросали густую тень, становясь домом для оленей, кабанов, зайчиков, лисиц и множества других лесных обитателей. Среди их стволов бродили мавки, лешие и кикиморы – те, кого к селениям не пускали из-за их нечеловеческой природы и дикости. За дубровником земля поросла густыми дебрями колючих кустов, пробраться через которые было под силу лишь бесплотным духам: кольчужное одеяние и то застряло бы в тех зарослях. А за шипами кустарника – бескрайняя пустыня, уходящая за горизонт. То и дело в охристой вышивке торчали всполохами куцые деревья, под которыми стояли натянутые шатры – там отдыхали кочевники, отвергнутые прочими людьми. Боги их пьют из луж да питаются падалью. А уж про людей-то и подавно думать нечего. Страшно.

Царевна оглянулась в сторону запада. Вместо выжженного песка по земле раскинулись пестрые долины, фасолины озер подбивались светлыми рощами сосен и ясеней, сгущаясь кое-где еловником, скрывающим за собой непроходимые топи вескинских болот. Края те были глухие и нелюдимые. Может, и жили там твари какие, русалки да водяные, но Миле о том было неведомо, она лишь предавалась новым ощущениям – изучать земли из поднебесья. Земли, что скоро станут ее владениями, ее, владычицы всего Буяна.

Путь ее был приятен, хоть и далек. Царевна усердно махала крыльями, ловила перьями ветер и наслаждалась теми мгновениями, когда удавалось просто парить над бескрайними просторами благодатных земель. Чтобы прогнать от себя тревожные мысли, Мила сосредоточилась на полете. Она стала считать тех, кто поднимал ее в небеса. Стрибожьи дети принимали ее по-разному: кто ласкал ее гладкое тело, шепча нежности каждому перышку, кто дул поперек, противясь полету крылатой красавицы, кто гнал в спину, завидуя красоте и стати, а кто и замирал, завидев царственную деву-птицу на своем отрезке. Мила насчитала их семеро. На семи ветрах она беззаботно нежилась, падала и поднималась, но не прекращала путь в столицу Буянского царства.