Песни радости, песни печали

Сумерки без остатка растворились в темноте ночного неба. Помимо мигающих звезд, над буянской столицей сверкал лишь шпиль Салтанова дворца, полотном своим деля потоки и разрезая залетные ветра. Завидев золотой блеск острия, Мила замахала крыльями пуще прежнего. Вместо недавней спутницы, усталости, на нее обрушилось неодолимое желание поскорее рассмотреть столицу сверху. Не зря Велимир величал ее самой нетерпеливой из княжеских дочерей: дева-птица полетела что было мочи. Ей стали видны гирлянды нарядных фонарей, освещающие все проулки, все переулки – те хитрые изгибы, что путали не привыкшую к ним княжну и вечно приводили не туда. Теперь маршруты передвижения знатных обитателей крепости по лабиринту ходов – от неожиданно широкой площади к тесной галерее, от Совета к Совету – перестали быть загадкой. Она глядела на царский муравейник, как гадалка на раскрытую ладонь, и наслаждалась своим новым знанием. Дева-птица сбросила высоту, нырнула к очередному черепичному коньку и случайно смутила чугунного петушка. Флюгерок, обманутый внезапной встречей и порывом ветра, закрутился в бешеном вихре. За скатом крыши лежала площадь Семи звездословов. У Милы внутри все сжалось от мыслей о любимых подругах. Где же они сейчас, живы ли, здоровы? Спят ли добрым сном, не тоскуют ли по ней, не забыли ли свою непутевую царевну? Мила твердо решила: завтра непременно пойдет раньше обычного на площадь, под тень цветущего миндаля, присядет на парапет фонтана и станет встречать каждую из дев самыми крепкими объятиями из тех, на какие она только способна.

Сразу за каменной стеной от площади скучали ее хоромы. Дивия-луна выкатилась на небосвод, встречая царевну и озаряя ее путь своим холодным светом. Из ночной мглы проступали очертания лишь тех, кто желал выставить себя напоказ. Тем же, кто думал спрятаться от посторонних взглядов, не составляло труда накрыться покрывалом ночи. Пузатые балясины были из первых: они что было сил выкатили свои животы, словно соревнуясь, у кого из них круглее формы на балконе под луной, и их молчаливая борьба рассмешила царевну.

«Точно! Через дверь зачем? Аксинью лишь будить. Или не ее – может, сменили прислужницу, раз меня проворонила. Дело одно: пусть в сон кутается, сладким храпом укрывается – ворошить ее не буду. В свою светлицу войду через балкон, а им с утра нечаянная радость будет».

Сюрприз ждал и царевну. Не успела она ступить на балкон да сложить белоснежные крылья, как услыхала свое имя:

– Мила!

Царевна развернулась и замерла, вглядываясь в темноту. Тонкие серебристые листья вербы отбирали все лунное сияние, не пуская свет в подол дерева. Идеальное укрытие.

– Вы так изменились, царевна!

– Кто здесь? – Мыслями она еще летела, лишь ногами приземлилась, и совсем не была уверена в желании поддерживать беседу в столь поздний час. Даже если это был…

– Гвидон, ваше высочество.

Из тени дерева выступил молодой мужчина в зеленом кафтане. Лацканы и манжеты его были до того густо украшены самоцветами, что блеск их ослеплял ночную мглу. Сильнее них сверкали очи, оторвать взгляд от которых было невыносимо сложно. Справившись с чарующей зеленью глаз-коловратов, Ладимила вновь обрела голос:

– Доброй вам ночи, царевич!

Она наконец спрятала крылья и поклонилась долу. Ей вдруг подумалось, что стоять выше царского сына невежливо.

– Я сейчас спущусь, – залепетала она и бросилась было к балконной двери, забыв от этого сбивчивого разговора о своих крыльях, о том, что она птица.

Однако слова Гвидона остановили ее метания:

– Не утруждайте себя, Мила. Вы наверняка устали, да и я поднялся бы сам, будь на то мое желание. Но я хотел лишь поклониться в приветствии и убедиться в том, что… – Голос его замер в ночной тиши.

Секунды падали меж ними, как камни со скалы, и она уже не могла сосчитать, сколько прошло времени.

«В том, что… В чем?» – крутилось в Милиной голове без остановки. Она ждала любого ответа – если не словами, то хотя бы взглядом, этими манящими, теплыми глазами.

– Я хотел признаться вам в одном… точнее, рассказать об одном событии, которое перевернуло мою жизнь. Я лишь должен получить ваше на то согласие. И если вы слишком утомлены дорогой, то, конечно, мы можем позже…

– Нет, не надо позже! – прервала его царевна.

Она и не знала, что думать. Терпение никогда не было ее сильной стороной, а уж когда в воздухе повисала интрига…

Впрочем, голос Гвидона вырвал ее из размышлений:

– Даже и не знаю, как… Ладно. Как получится. – Он сделал глубокий вдох и проговорил: – В тот самый миг, когда вы заступились за меня в подземном коридоре – из жалости, верно, и все же… я осознал, кто вы для меня. Вы та, за кого я готов пойти на что угодно. Свет очей ваших той редкой породы… – Гвидон снова на секунду замолчал, и в темноте лишь было видно, как он отвел глаза. – Той породы, не влюбиться в которую немыслимо. Но я не влюбился, нет. И не был ослеплен этим светом вашей доброты. Мне довелось испытать что-то совершенно другое. А когда вы улетели, я думал о вас ежесекундно, несмотря на всякое, что здесь происходило…

– Да, я слышала о попытке смуты.