Песни радости, песни печали

Лукошки сиротливо упокоились на мшистом ковре, тоскливо вглядываясь в то, как два мужичонка перекатывались вокруг горделивых скакунов, до того чистопородных, что даже взгляда на грибников не бросили.

Убедившись, что в чаще вправду никто не прячется, новоявленные разбойники подобрались к лошадям и схватились за удила. Кони дружно взбрыкнули из-за впившегося в их рты металла.

– Отвязывай давай, нет времени!

Узлы никак не поддавались грязным пальцам второго. Тот с самозабвенным упорством корпел над переплетом вощеного жгута. Соучастник его не выдержал этой муки, выхватил грибной нож и перерубил оба каната одним взмахом.

– Тебя только за Марой посылать! – разгоряченно бросил он.

Грязные подошвы с налипшей хвоей опустились в полированные ложбины стремян, и вслед за ними на коней взгромоздились грибники. Отсюда, свысока, похитителям стал виден край озера, облепленного редким лесом. На песчаном берегу они тотчас увидали другую пару мужчин – те стояли спинами к лесу, глядели на озеро и, должно быть, говорили о чем-то очень важном. Вернее, вещал один, а второй лишь подбирал плоские камни, бросал их в воду так, чтобы они как можно дольше пускали круги и тонули. Одежда исключала всякие сомнения: всадники были людьми знатными.

– Может, не будем уводить лошадок?

Второй коснулся сиреневых камней, блестящих на поверхности сбруи.

– Царские, не иначе… Смотри, какие великородные объезжают!

– Ни шагу назад! – только и успел проголосить его подельник, прежде чем скакун с диким ржанием выкинул его из седла, встав на дыбы.

– А Миле-то мы весточку не оставили!

Алконост остановилась как вкопанная посреди цветущего луга. Ее подруга Гамаюн прошла еще несколько шагов и тоже замерла на тропинке, ведущей к широкому косогору. У обеих дев за спинами висели котомки, судя по их неровной поступи – довольно увесистые. Летать с такими было невозможно. Вдруг белокрылая птица ответила сама себе:

– А и ладно! Чтой-то я занервничала? Она нас и не побежала б привечать первым делом, если бы и вернулась, да? У нее же теперь жених есть – Гвидон, Елисей, еще какой леший знатный – за кого она там сосватана-то?

– За наследника, насколько мне известно. Без прочих уточнений.

– Ну да. Одного из двух Салтановичей. Красавчиков…

Белокрылая сорвала на ходу василек.

– Я ей при знакомстве такие дарила, слышишь? Как ее глаза цвет, точь-в-точь!

Косогор бежал под ногами. Разнотравье волновалось от ветра, он клонил соцветия то на юг, то на восток, вызывая в поле качку, как на море. Тропа вилась кверху и вот наконец достигла вершины холма. Отсюда, как на ладони, видна была вся долина: по границе – горы, одетые в сливочные шапки, а подле них, у самого начала восхождения, зияющая чернь – урочище, полное угля. Теперь остановилась Гамаюн, подав подруге знак рукой. Она огляделась и указала:

– Вон то дерево! Прячемся. Только под ноги смотри внимательно.

Широкий ствол векового дуба будто сознательно толстел для этой встречи. Скрыться за ним не представляло особого труда. Кора его вся растрескалась от ветров, а по северной стороне полез проныра-ягель. В шапку кроны впивалась обескровленная ветвь, на которую тут же и взлетела красавица Алконост, отдав свою котомку Гамаюн.

– Сцена сегодня просто роскошная! И вид с нее – загляденье!

– Зрители не забудут этого представления! Или забудут?

Они похихикали и принялись за дело. Времени было в обрез. Девы натягивали тонкие веревки, перехватывали их кольцами, цепляя крюками к шершавой коре. Расправившись с возведением ловушек в считаные минуты, они принялись ждать. Алконост, сидя на ветке, болтала ногами в высоких кожаных сапожках, а темноокая Гамаюн бродила взад-вперед позади дуба, думая о чем-то своем. Иногда она замирала, шумно выдыхала воздух и вышагивала вокруг дерева. Устав от ходьбы, дева присела, прислонившись к дубу. В густых зарослях овсяницы, вдали от прочих маков и ромашек, ей померещился знакомый глазок. Она раздвинула травинки, нагнулась к самой земле и увидала ветреницу, точно такую, как тогда, у звонкого ручья на южном мысе.

В тот же момент из-под кроны послышался возбужденный шепот Алконост:

– Идут! Идут!

Гамаюн вжалась в ствол и перестала дышать, вслушиваясь в звуки шагов.

– Так ты не спал, царевич, ни секундочки? Птицу Сирин до утра… провожал?

Пройдя мимо Финиста, царевич скинул свой расшитый кафтан и порты, оставшись в широкой рубахе, грохнулся в постель и укутался в бескрайнее одеяло. Было заметно, что его потряхивает.

«Все ясно. Прилетела птица-перепел», – закралось в голову соратника привычное подозрение. Впрочем, никакого хмельного аромата за царевичем не тянулось, да и выглядел он слишком озабоченным для человека, празднующего очередную любовную победу.

– Лоб дай потрогать! – Финист умело прислонил ладонь к царскому челу и тотчас присвистнул: – Да у тебя жар, царевич! Где ж ты гулял до самого рассвета!

Из-под одеяла послышался неясный протяжный гул, и все, что можно было из него разобрать, было слово «отстань».