Песни радости, песни печали

Многоуважаемый визирь Амитийского государства!

Пишет Вам Тарх Перунович, глава Совета мудрости и правды из Буянского царства.

Не пристало нам с Вами вершить такую чепуху, да вот, боюсь, неурядица вышла. В надежде достичь разумения, несомненно, согласно правилу «не навреди иноземцу», которому мы неукоснительно следуем без малого триста лет, пишу Вам.

Обрисую происшествие: трое господ, прибывших из Вашего славного государства, представились купцами. Коли сундуков с собой они не привезли, то на базарах наших ждали гостей иностранных с золотыми монетами, товар наш с честью да хвальбой продавать, чтобы поехал он за моря далекие. Но не видать господ было ни в лавках, ни на ярмарках, не дождались наши торговцы своих барышей. И спроса никакого с амитийских гостей не было бы, коль не занялись бы они преступными делами, не учинили бы разбой да насилие на наших землях. Грабили стариков, выносили все ценное, что находили в их домах. Домогались средь бела дня до наших красных девиц по деревням. Народ наш радушен, коль и к нему с душой, а коль с ножом – добра не жди. Мужей амитийских схватили, связали да и самосуд устроили. На телеге к нам прикатили скопцов уже, и, чуть они оклемались, сразу на службу проситься стали – мол, много тайн государственных раскрыть могут, если жалованье им достойное положат.

Нам чужие тайны не нужны – своих всех не упомнить. Не стали слушать мы прохвостов, подумали, раз Ваши они подданные, Вашим богам и решать, что им судьбой отмерено. За девок наших они уже расплатились, а вот какую плату за измену брать – дело Ваше.

С превеликим уважением, Тарх

Салтанова охрана раскрыла створы резных дверей и впустила в царские покои Ильмеру. Привычным шагом она обошла опочивальню и, подойдя к сундуку-поставцу – хранилищу винных припасов, – собралась было выбрать напиток на вечер, но внезапно зацепилась взглядом за копну всклокоченных волос, торчащих из-за спинки стула. Сидевшая в кресле женщина смотрела в окно, на крыши домов буянской столицы.

Царица нарочито кашлянула, наполняя свой бокал. Лохмы не шевельнулись. Тогда жена владыки всего Буяна прошлась взад-вперед вдоль длинного стола, до того громко топая, что поступь эту расслышал бы даже глухой от рождения норд. Но загадочная гостья к этому топоту осталась равнодушна. В свободной Ильмериной руке истерично зазвенел колокольчик, и она принялась выговаривать появившимся слугам:

– Ладно еще я вино сама наливаю, но посторонних вывести отсюда надо было до моего прихода!

Прислужники переглянулись, склонили головы и зароптали:

– Так это царь-батюшка повелел позвать да привести…

– Кого? Ведунью? Знахарку? Сумасшедшую эту? Живо увести ее отсюда!

Прислужники вновь обменялись взглядами, а вслед за тем пали перед царицей на дрожащие колени. Вдруг из-за стула послышался глухой голос, суховеем пронзивший уши царицы:

– Я не уйду, Ильмера, коль муж позвал.

Посетительница схватилась за стул, с трудом поднялась, опершись о стену. Добравшись до стола, она прошелестела обветренными губами, обращаясь к распластанным по полу слугам:

– Обедни час грядет – подавать пора, трапезу накрывать. Ступайте же, ступайте!

Прислужники проворно поднялись на ноги и выскочили за ширму, стараясь не глядеть на обескураженный лик царицы. Напоследок один из юношей хотел было наполнить ее кубок, но она лишь зло зыркнула на него, чем отбила любое желание.

– Нет в тебе добра, Ильмера. Как не было его, так и не родилось за годы.