Песни радости, песни печали

– Лохматая горбунья, да ты в ногах моих должна валяться, о пощаде молить, – рявкнула царица.

Собеседница взглянула исподлобья и проговорила:

– За жизнь всю никто меня не пощадил – глядишь, грешна я. А ты готова пощадить?

Ильмере было не по себе от старушечьего голоса. Хотелось выпить без всякого промедления, и она уже успела пожалеть, что окатила вином мальчишку. Зачем Салтан велел позвать эту горбунью? Вопросов было много, но вот ответы приходилось придумывать самой. В поисках истины, а может, от скуки она вгляделась в изрезанное морщинами лицо и уловила еле знакомые черты.

Без вина верить в свое открытие Ильмера не желала и поторопилась достать еще один кубок, в дополнение к своему, наполнила оба до краев и протянула один из них гостье.

– Не признала я Чаяну такой… – Ей не удалось подобрать вежливых слов, потому окончание фразы повисло в воздухе. – Не заподозрила. Перед тобой афинское вино – выпьем же за встречу.

Горбунья коснулась кубка и отодвинула его.

– Не надобно мне взор туманить. Я сердцем трезво вижу, ясно зрею: хмель только у грешников в цене да в почете.

– И все, кто предается радости хмельной, большие грешники? Ты это хочешь сказать?

У Чаяны затряслась голова. Ильмере было неясно – от хвори ли какой или в подтверждение ее слов. Посетительница обвела палаты взором и сказала:

– Иначе все здесь было при мне. Скромнее.

– Скромность идет людям бедным. Нам же богатства стесняться нечего, – проговорила Ильмера, машинально коснувшись ожерелья на шее. Она хотела добавить еще что-нибудь, но что-то останавливало ее мысли и речь. Царица всегда свободно чувствовала себя с любым собеседником. Но в то мгновение ее будто кто-то ужалил, и, чтобы избавиться от неведомых пут, Ильмере пришлось приложить значительное усилие.

– Чаяна, я пришла обсудить хворобу своего сына с царем. Ты человек для нашей семьи близкий, но я бы хотела остаться с ним наедине.

Старуха набрела на нее взглядом и прохрипела:

– Развратник твой на пороге смерти.

Ильмера растерялась и от неожиданности выронила кубок. Он покорно разбился о дубовые доски, разнеся осколки на три аршина вокруг. Битое стекло будто попало и в самую голову царицы. Мысли кружились в безумном вихре и больно жалили в виски, ей стало вдруг дурно, сложно было дышать. Поймав внезапно налетевшее отчаяние и вырвав его из своего сердца, Ильмера стиснула зубы и прошипела:

– Я изничтожу твоего выродка, коли с Елисеем что случится!

На сморщенном лице проступили новые складки.

– Не повторится то, что было уже. Не под силу тебе уничтожить того, кто свет несет! Душа твоя кошкина – на просвет видно, какая ты черная!

В пушистую копну вцепились тонкие пальцы Ильмеры, стулья с грохотом упали на пол. Вслед за ними на досках оказались и две женщины, пытающиеся задушить друг друга на осколках кубка. Салтан, подходя к палатам, ускорил шаг и соколом влетел в резные двери. Растащив своих жен по углам, он вздохнул и подумал: «Не стоило на одной клумбе селить левкой и барвинок. Цветочки-то ядовитые!»

Кованой калитки коснулась девичья рука. Закрыто. Где-то рядом в стене обнаружилось окошко, и оттуда прозвучало:

– Стой! Кто идет и по какому делу?

Часовые-страстоцветы притихли и уставились на стройный стан пришедшей девы-птицы.

– Милейший, глаза раскройте и лишнего не спрашивайте!

Глаза охранника за стеной и правда раскрылись сильнее – разглядывали Сирин до того пристально и подробно, будто искали в ее очертаниях то, что давно потеряли. Нашлись только ее извечная прелесть и требовательный томный взгляд. Сторож издал крякающий звук – видимо, чихнул, – после чего продолжил тем же тоном:

– Цесаревич не принимает. Закрыт Сад для посещений.

Сирин потянулась заглянуть в окошко, и оно тут же захлопнулось.

– Прошу прощения, милейший, – постучала она о раму.

Створка приоткрылась, показалась толстая щека охранника, занявшая всю небольшую щель.

– Ступайте к Елисею и скажите, что к нему пришла девица Сирин.

В прорехе что-то зашевелилось, потом лязгнуло, и окно отворилось снова. Стражник смягчил голос и почти жалостливо пробубнил:

– Ну не велено сегодня, девица Сирин…

– С тебя тут какой толк? – разозлилась дева-птица. – Чепуху талдычить да добрый люд распугивать?

Словно обидевшись, створка задвинулась обратно, а следом сработал запорный механизм.

– Пентюх! – произнесла вполголоса Сирин, хищно ухмыльнулась и расправила крылья. Ей потребовалось каких-то полминуты, чтобы перемахнуть через забор и подойти к двери в покои царевича.

– Вас там не ждут! – остановил ее запыхавшийся голос.

Она бы и не стала разворачиваться, если бы у нее не возникло подозрение, что самый быстрый дружинник не смог бы так быстро ее догнать. Обернувшись, она увидала Финиста, и, судя по тому, что он складывал крылья, летел опричник вслед за ней.

– Неужели?

Сирин гордо подняла подбородок и хищно улыбнулась – так делают те, кто непоколебимо уверен в своей правоте.

– Дверь заперта. Вам не войти.

Ручка и правда не поддалась, а резное полотно осталось неподвижным. Оглянувшись, птица скомандовала: