Песни радости, песни печали

Добрая часть опричников поменяла луки на лопаты: теперь они целились кусками глины в молодого князя, засыпая его изможденное тело. Первые секунды он пытался спасти голову под связанными руками и весь сжался, но потом задергался, стремясь извлечь ноги из-под груза сырой земли. Ничего не выходило, он вяз в грунте и только зря трепыхался. Сдавленный со всех сторон стан отказывался подчиняться его воле. Радимич дышал тяжело и часто, зажмурив глаза, а целовальники бесстрастно засыпали его могилу. Спустя какие-то минуты над полотном свежего суглинка осталась видимой одна княжья голова. Тарх остановил дружинников жестом и попросил отойти подальше. Те побросали лопаты, как снаряды, и ушли в глубину леса, сверкая сапогами и бахромчатыми наплечниками. Убедившись, что они скрылись из виду, Тарх подошел к яме, сел на корточки и отер от грязи лицо пленника. Тот дернул головой и оскалился, сжав челюсти до хруста.

– Ну чему ты противишься? – Сын Перуна оглянулся, проверяя, видно ли его из чащи. – Немиза же мечтала мужа своего Стрибога с Перуном помирить, мне так Калевичи сказали. Так давай поможем дружбе между верховными братьями. Ты не поможешь – я других найду, просто жалко тебя закапывать…

Радимич разжал глаза и сверлил взором лик Тарха. Еле дыша, он пробурчал:

– Ты меня все равно закопаешь.

Князь безотрывно смотрел на того, в чьей власти была его жизнь. Он держался, сколько было сил, не сводя глаз, но узрел в Тархе что-то, что надломило его волю. Глаза Николы заволокло пеленой слез, ртом он стал глотать воздух, внезапно осознав, что это его последние минуты в Яви. Ему стало себя жаль. Он рыдал, как маленький ребенок, голова его тряслась. Полубог не испытывал жалости к этому юноше, но внезапно его накрыло отчаяние, будто бы вместо молодого князя под комами глины находился он, сын Перуна. Он отчетливо ощутил, как скован своими обязанностями, своим карательным долгом, – той жизнью, которой он не выбирал. Князю не померещилось: он и вправду увидел в Тархе нечто необычайное. Оттуда, из ямы, заполненной грязью, князю было сложно дать точное определение увиденному. Человечность? Сострадание? Что-то еще? Слезы полились с новой силой, словно желали смыть то, что виделось Николе. Ведь этого не могло быть. У Тарха…

– Пожалуйста, – тихо-тихо просипел глава Совета мудрости и правды. – Без твоей помощи… Просто передай Немизе, ладно? И я тебя отпущу. Поверь мне.

Князь горько всхлипнул и быстро заморгал, то ли прогоняя слезы, то ли соглашаясь. Тарх поднялся на ноги, отряхнул брюки и еле слышно прошептал:

– Спасибо, князь.

Не найдя никого на стогне, Мила вернулась в свои покои. Что у фонтана под приторным миндалем, что в просторной опочивальне минуты тянулись ужасно долго. Вязкий день никак не хотел разгоняться, заставляя все вокруг отдаться полудреме. Внутри у Милы не утихал вихрь, не дававший ей усидеть на месте, отчего она исходила все свои комнаты вдоль и поперек. В забитой письмами почтовой трубе не было ничего увлекательного, книги с такой горячей головой читать просто было невозможно – казалось, буквы прыгают в такт с отчаянным биением сердца. Девиц своих хотелось увидеть в первую очередь. Новая прислужница была послана на их поиски, но Миле все равно было беспокойно. Куда идти? Ждать ли здесь, пока не вызовет Салтан? О чем ему сказать при встрече? Небось про крылья да про столб вопрошать станет. Да о Чеславе поинтересуется: каков он – хитер ли, прижимист, может, иль суров? Нетерпеливость выгнала Милу в город, в самые слободки. По памяти добравшись до училища, она заглянула было в тамошнюю библиотеку, но ничего, кроме книг и пыли, царевну в ней не ждало. Покинув и эти своды, она пошла куда глаза глядят. Выбирала дорожки и тропинки, на которых никого не встретишь. Буян-град зеленел ей навстречу. Таких парков она еще не видывала! Ровные аллеи из лип, заботливо засыпанные у корней мелким гравием, подбитые понизу аккуратным стриженым бордюром. Пройдя ряд деревьев, она наткнулась на лабиринт из густой сирени: ее нежный запах настойчиво просил зайти в кусты, прилечь и отдохнуть, поддаться ароматной неге. Но Милу тянуло дальше. Ноги будто сами несли ее по незнакомым тропам, и, несмотря на неожиданные развилки, она шагала уверенно, словно твердо знала, куда идет. И в то мгновение, когда уже решила, что заплутала и потерялась, она увидела огромный камень, лежащий в корнях исполинского дуба. Она замерла в благоговейном трепете. Никогда прежде его не видев, она теперь знала точно: перед ней священный Алатырь.