Песни радости, песни печали

За час до полудня Финист тихонько постучал в прошитые узором двери. Ответа ему не было. Через четверть часа он повторил стук, но царевич по-прежнему был безмолвен.

«Богатырский сон напал. Это хорошо, это к здоровью», – подумал опричник и принялся расхаживать по саду. Он прел в своем ожидании, но поделать ничего не мог: царскую дремоту нужно было охранять и ни в коем случае на нее не покушаться.

К полудню, когда солнце уже закатилось на середину неба, прискакали доктора. Их усадили на лавку в Саду и наказали ждать. Поприветствовав лекарей, Финист стукнул о дубовое полотно в третий раз и дернул дверь, не в силах дождаться ответа. В комнате было тихо и темно. Он замер, навострил уши, но не услышал ни единого звука, даже дыхания. Одним скачком он подлетел к царским перинам, откинул пуховые одеяла, и под ними обнажилась пустота. Такая же пустота тут же обуяла Финиста, запрыгнула в его сердце да разлилась с кровью по всему телу. Взор опричника приковал полный зелья стеклянный флакон, одиноко покоящийся на сундуке. «Значит, на поправку Елисей пошел без него», – промелькнуло у Финиста в голове, но мысль эта никак не сошла бы за ответ на главный вопрос: куда пропал цесаревич?

За дверью толпился люд. Среди них были прислужники и прислужницы, те, кто трудился в Саду наслаждений каждый день. И в круге их мальчишка с конюшни, талдычивший надломленным голосом:

– Я и говорю – нет его нигде! Смотрю везде – нету! Как испарился!

– О чем толк? – грозно пробасил Финист.

Мальчик в страхе опустился на колени, а остальные притихли. Конюх залебезил:

– Не ругай меня, Финист сильный, Финист мудрый… Убежал конь, дык не знаю: сам ли иль увел кто!

В глазах опричника застыло смятение.

– Какой конь?

– Ну так Яхонт же!

Финист бросил взгляд в сторону конного двора, потом на лекарей. Все были немы. Он подозвал старшего из них, мужичонку с аккуратным окладом бороды, и тихо проговорил:

– Цесаревич вчера, когда вы уходили… мог бы оседлать коня?

Лекарь оглянулся на своего коллегу, и тот воспринял это как приглашение подойти.

– Вчера вот Тихон с ним сидел, он может подсказать.

Подоспевший Тихон уточнил предмет обсуждения, повернулся тоже в сторону конного двора, соображая, и, поразмыслив, коротко ответил:

– Нет, не думаю.

Финист снова заглянул в опочивальню, словно надеясь на чудо, но на перинах по-прежнему нежилась пустота.

В каждый двор заглянул Финист, за каждый наличник и ставенку – цесаревича нигде не было. Кто-то из царской охраны припоминал, будто слышал лошадиное ржание на рассвете, но значения тому не придал – мало ли скакунов спросонья голос подают. Неизвестность ширилась, и на смену Финистовой пустоте пришла тревога. Прислужницам было строго-настрого наказано сидеть по своим каморкам, носа не показывать. Мужчин же отправили в лес, да не на поиски коня Яхонта, как все они наивно полагали. Об исчезновении Елисея не знал в те минуты никто: ни прислужники, ни целовальники, ни сам владыка всего Буяна. Финист предпочитал не думать о том, какой разговор у него может случиться с царем. И был только один способ того разговора избежать – найти Елисея.

Спустя час после начала переполоха в Сад ворвался запыхавшийся юный конюх, тот самый, что проворонил коня Яхонта. С понурой головой он подлетел к Финисту, бросился в ноги да забормотал извинения. За заплаканными ресницами было не разглядеть очей. Опричник с трудом разбирал в его рыданиях отдельные слова:

– Там, в лесу, в версте от башни, там…

Фразы обрывались короткими всхлипами, юный голос дрожал и отказывался подчиняться конюху.

– Что там? Говори же!

– Дерево там повалено, а вокруг него все в крови… и лежит кто-то.

Финист схватил мальчишку за грудки и затряс с такой силой, будто хотел выбить из него душу.

– Кто там лежит? Ты в лицо смотрел?

Мальчишка ревел белугой и не мог выдавить из себя ни единого слова. Финист замахнулся и отвесил ему звонкую оплеуху. От удивления и неожиданности конюх распахнул глаза, схватился за щеку и мигом прекратил плач. Убедившись, что юнец пришел в разум, опричник схватил его под мышки, взмахнул крыльями и спокойно отрезал:

– Полетели.

На сырой мшистой земле чернели отпечатки копыт. Торфяные оттиски были до того четкими, что, приблизившись, можно было разглядеть содержание клейма. В нескольких аршинах от лошадиного следа краснела кровавая клякса, не оставляя сомнений в том, что утро не для всех было добрым.

Тело валялось на животе, уткнувшись лицом в подушку из ягеля. Финист с конюхом спустились прямо к нему, застав врасплох облезлых ржавых лис.