Песни радости, песни печали

Царские покои закрылись на все засовы и молчали. Впрочем, никто и не пытался бередить отцовское сердце да спрашивать, что чувствовал Салтан в те часы и минуты. Все придворные кинулись было к Совету мудрости и правды, чтобы спросить с Тарха, но им был дан отказ, целовальники качали головами и говорили, что Перунов сын уехал на рассвете, а куда, по какому делу – никому и неведомо. К богам, вестимо. Тогда благородная толпа ринулась к Трояну, но и тот ничего не знал и не слыхивал, а лишь успокаивал людей и отправлял их в Перунов дом – помолиться в честь покойника да дары принести, чтобы Чернобогу за преставленного цесаревича передали. Город застыл в скорбной неизвестности.

В послеобеденный час в парадную дверь Тархова Совета постучалась темнокрылая птица. Несмотря на жару, дева была облачена в черный балахон, покрывавший ее с головы до пят. Отворившие дверь охранники сообщили гостье, что глава и в обычные дни простолюдинок не жалует принимать, а сегодня и подавно рассчитывать не на что. Но одна ее фраза, произнесенная безжизненным голосом, заставила нараспашку открыться и двери, и их изумленные глаза:

– Я его погубила. Я погубила цесаревича!

– Считаешь, они одумались и наконец предложат тебе вернуться на Лысую гору?

Плеск весел о водную гладь вторил голосу Немизы. Она внимательно рассматривала Стрибога, пытаясь разгадать, чем полнилось его сердце в те минуты. Бог ветров молча глянул на жену, сплюнул в воду и рявкнул:

– Да коли бы ты не прилипла, душу бы из меня всю не вытрясла, как тебе обратно к своим хочется, я бы пальцем не пошевелил.

Немиза сглотнула обиду, взяла безмолвную паузу, чтобы было ясно, что мужнины слова и тон совершенно недопустимы. После, гордо откинув темно-каштановые пряди от лица, заговорила:

– Я сидела, не роптала в болотной глухомани, ожидая, когда же сила моей веры и любви сделают тебя мощнейшим богом если не Пятимирия, то хотя бы Буяна. И вот люд к нам повалил, дары понес. Моими трудами все добыто. Силища у тебя небывалая теперь. Ты мне хоть благодарности шепчешь иногда, напомни?

Вопрос повис над рекой. Супруги помолчали с минуту.

– То-то же! – проговорила Немиза. – А я и не требую. Потому что не нужны мне слова твои. От них мне ни густо ни пусто. Я тебя хочу!

Она коснулась его крепкой груди и провела рукой по стальной округлости плеча:

– Тебя хочу верховодящим и мудрым в своей власти, чтобы остальные братья твои тебе кушанья приносили, как прислужники. Никакой Перун тебе в подметки не годится! А стерв этих, интриганок я на порог пускать не стану, когда построим мы великий дом посреди Лысой горы!

– Полно, Немочка, твоих мечтаний, – нарочито низко промычал Стрибог, пряча довольную улыбку. От одной мысли о новой жизни в глазах его разгорелся пышный костер. Супруга его зрит в корень: давно пора менять расстановку сил. И раз нынешние Верховные сами его призвали – в надежде, видимо, избежать кровной борьбы, – так, значит, и к лучшему. Власть сама шла к нему в руки. Оставалось только выпустить весла и схватить ее покрепче.

За поворотом их ждала лодка с Тархом. Он, как часовой, стоял посредине реки недвижимо, словно у изогнутых досок под ним был якорь. Течение боязливо стихло, остановив свой шумный поток, только бы не разгневать таких серьезных гостей.

– Здравы будьте, сродники! – крикнул сын Перуна и махнул рукой – мол, подплывайте. От одного его облика, в коем прослеживались черты отца, Стрибог снова насупился и невольно сжал челюсти, сильно, до хруста – настолько он не мог справиться с обидами прошлого.

– А папенька-то где, Даждьбог? – елейным голосом пропела Немиза.

Удивительно, насколько же Тарха коробило это обращение. Вроде давно при власти, вершил не одну сотню судеб, управлял целым Советом, а такие глупости не мог пропустить мимо ушей. Только ожидание скорой расплаты остановило его от резких слов. Он поклонился и произнес:

– Обождите немного, сейчас появится тот, с кем давно не виделись.

Стрибог снова недовольно сплюнул, расшевелив ненадолго замершую водную гладь, а супруга его отвернулась от часового и демонстративно уставилась на противоположный берег. На нем резвились белые овцы, прыгали, бодались, вели свои обыкновенные овечьи игры. Вдруг они сгрудились в стадо, попятились подальше от берега, заголосили да заблеяли, словно узрели что-то страшное.

Река извивалась меж полями и холмами, разрезая земную твердь исполинской змеей своих изгибов, беззвучно крадущейся в поиске добычи. Вдалеке, за очередным ее изломом, небо почернело, тучи насупились и сблизились с землей.

– Вот без грома с молнией никак, вестимо! – устало выдохнул Стрибог. И не было в его словах осуждения или недовольства – скорее прохладное воспоминание о брате-громовержце вырвалось наружу.