Песни радости, песни печали

– Таких безумных самозванцев я еще не видел! – Ерислав не мог скрыть веселья, которое вызвали в нем слова узника. Он сощурился и уставился на него, подержал напряжение с минуту, но первым отвел взор – не выдержал напора. Усмехнулся и медленно направился к дальней от двери стене, где в металлических кольцах болталась толстая палка для сложных допросов.

Пока целовальник шел к стене, снимал палку, разглядывал ее и смахивал с орудия пыль, пленник закинул голову назад, очами устремился вверх, куда-то сквозь арки потолка, и тихо заговорил:

– Но тут Мары жрица стонет.
Говорит она: «Утонет
Мальчик в море, коль бастард.
Но в живых оставить рад
Будет сына Чернобог,
Если он по крови тот,
Кто достоин царством править…»

– Прекратить эту чушь! – Ерислав Пориславич замахнулся палкой, но не решился отвесить удар. Он опустил ее пленнику на плечо и медленно провел ею по разорванному сукну до шеи.

Гвидон молчал.

– Я тебе на это тоже сказку рассказать могу, да такую, о которой ты, видимо, и не слыхивал. О чужестранце, который станет смертью нашему царю, знаешь такую? – Он ткнул палкой пленнику в кадык.

– Это домыслы.

– Молчать! Правда или нет – решать не нам с тобой. Им там… – целовальник указал пальцем вверх, – видно лучше. Поэтому закон об охране царя и жителей Буяна от таких, как ты, и приняли. – Ерислав положил палку на стол, глянул на пленника и бросил: – Гнить тебе в казематах, раз отвечать на вопросы противишься. – Он обошел скрючившуюся фигуру и открыл дверь.

Узник повернул голову, насколько позволяли цепи, и быстро заговорил:

– Я понимаю опасения Совета мудрости и правды и знаю, что после долгого путешествия выгляжу как сумасбродный бродяга. Если страх ваш и царя настолько силен, то могу молить лишь об одном: не причините вреда моей матери, она больна, и дни ее сочтены. Позвольте ей, а не мне встретиться с отцом, и пусть он убедится, что я не лгу. А со мной делайте что хотите.

Дверь с грохотом захлопнулась.

Узким темным сводам коридоров, казалось, не было конца. Мила совсем не помнила, каким из ходов ее вели к противному целовальнику, и на радостях, что ее отпустили, опрометчиво забыла спросить дорогу. Вереница одинаковых дверей в каменных арках, подсвеченных тусклыми редкими лампами, – и никого вокруг. После сырой каморки, в которой ее допрашивали, княжне только и хотелось, что поскорее погреться под лучами теплого весеннего солнца, которыми так милосердно делился с жителями Буян-града Ярило. Ей показалось, что где-то вдалеке, там, откуда она пришла, что-то зашелестело. Звук усиливался, и через несколько мгновений вырисовалась вполне отчетливая картина в конце тоннеля: двое стражников волокли пленника в кандалах по истертому до блеска известняку пола. Все трое громко дышали, клинки стражей бились о стены, один из служивых сыпал бранными словами, видимо, в адрес скованного цепями бедолаги – неряшливого вида мужчины, чьи ноги постоянно заплетались. Он время от времени падал, однако опричникам до этого не было никакого дела. За издаваемым ими гомоном они не смогли различить робкий вопрос княжны о том, как найти выход из этого подземного лабиринта. Коридор явно не был рассчитан на то, чтобы в нем вольготно разошлись четыре человека, а стражи не походили на учтивых людей, поэтому Мила выбрала неглубокую нишу одной из дверей и вжалась в нее, насколько могла. Бранящийся опричник, завидев девицу, даже почти перестал ругаться, заменив непристойные слова протяжными звуками, по которым, впрочем, можно было легко догадаться, что именно его беспокоит. Поравнявшись с Милой, стражники забрали чуть в сторону, не сбавляя хода. Рукоятка болтавшегося на поясе клинка зацепилась за пышные складки ее платья, заставив ее развернуться, и чуть было не потащила вслед за мужчинами. Мила испуганно вскрикнула, стражи резко остановились, а пленник, пытавшийся все это время попасть в ритм шагающих, отполированных до блеска сапог, от неожиданности уткнулся плечом в спину одного из конвоиров и рухнул на пол. Говорливый стражник выругался и пнул его ногой под ребра. Мила вытянулась вдоль стены и не дыша смотрела на упавшего человека в кандалах. Она не могла отвести глаз от его исцарапанных плеч, боль ран на рассеченной коже словно бы передавалась ей. Она глубоко вздохнула и решила заступиться за несчастного:

– Судари, будьте с ним поаккуратнее! Вы же не звери! – Она попробовала выправить дыхание и подошла к лежащему на полу пленнику. – Вы целы? Мне ужасно жаль, что из-за меня эти доблестные опричники вас уронили.

Пленник поднял взор и посмотрел на чистое лицо Ладимилы. В его зеленых глазах она заметила блеск, которого ни у кого прежде не видела. И в тот момент внутри нее словно разлилось тепло, проникающее во все уголки тела. Это ощущение было настолько странным и новым, что ей стало не по себе. Она отпрянула от лежащего незнакомца, и на ее глазах выступили слезы.