Песни радости, песни печали

– Могу рассказать, милая Мила, если ты не отваживаешься спросить. За четвертой стеной застелена белоснежная постель, покрытая балдахином из цветов. На столике рядом стоит выбранное мною масло с корицей. Тебе когда-нибудь растирали спину с эфирами? Клянусь, сам Лель теряет рассудок, когда его ласкают, предварительно намазав маслом. Поистине божественное удовольствие! Сейчас я возьму тебя на руки, отнесу туда, и мы долго, сколько ты пожелаешь, будем умасливать тела друг друга. После ты возьмешь меня за руку и отведешь в любую из комнат за этими окнами. Захочешь нарядиться – я буду рад. В том флигеле, – царевич махнул рукой в дальний угол двора, – целый зал, полный нарядов, привезенных со всех концов Пятимирия. Выберешь подходящее облачение и мне… мне нравится, когда женщина берет власть в свои руки.

Княжна еле стояла на ногах. Голова кружилась вовсе не от возбуждения, которое могли вызвать жаркие слова царевича, – она выгадывала момент и перебирала тысячи отговорок, уместных в таких случаях. Понятное дело – отказа Елисей не стерпит. Не найдя ничего убедительнее, Мила повернулась к будущему царю, распрямила ладонь поперек переносицы, чтобы не увидеть лишнего, и просипела:

– Мне срочно надо отлучиться! – И, не отрывая руки от лица, сбежала.

После ухода Милы девы-птицы еще долго сидели у фонтана на площади Семи звездословов. К Сирин подошел какой-то бледный юноша, по всей видимости прислужник, и передал ей записку. Прежде чем вскрыть конверт, дева посмотрелась в фонтан, ловя свое отражение, немного поправила волосы, прихорашиваясь. Она читала записку, слегка приоткрыв рот, и с последней строчкой губы ее сомкнулись в довольной полуулыбке. Наградив юношу еле заметным кивком, она выдержала небольшую паузу и сообщила подругам, что ей надо идти. На вопросы Алконост она отвечала неопределенно, будто сознательно оставляя в каждой фразе место для домыслов, и поспешно ушла непонятно куда.

Смеркалось. Девы поняли, что дожидаться Ладимилу нет смысла, – наверное, прогулка с царевичем в Саду наслаждений проходит замечательно, и за подругу можно не волноваться. Они искренне надеялись, что именно княжну выберут из всех благородных претенденток будущей царицей и можно будет повеселиться от души на грандиозной свадьбе. По дороге к дому Алконост не умолкая рассказывала, в чем собирается появиться на празднике. Она подробно описала все наряды, которые хранились в ее обширном гардеробе, и пришла к выводу, что придется заказывать новое платье. Одно слишком длинное, другое – не по случаю открытое, третье очень темное, а то, что подошло бы больше других, поистрепалось значительно. Зеленое тоже отметается – цвет ее «съест», черное, само собой разумеется, надо приберечь для печального повода, синее – простовато, бледно-лиловое… Розовый – это цвет легкомысленности, не правда ли? Да, пожалуй, над нарядом стоило еще подумать.

Сложный выбор занял все ее мысли. Девы вышли из крепости, и уже через несколько шагов Алконост вбежала на крыльцо многоэтажного терема.

– Добрая моя Гамаюн, благодарю тебя за прогулку и особенно за готовность слушать мою бесконечную болтовню! – Она расцеловала подругу и напоследок спросила: – А в чем ты пойдешь на свадьбу, уже решила? Прячешь красу свою неземную под каким-то отрепьем!

– Ты же знаешь, я ношу одно платье. – Гамаюн улыбнулась и погладила расшитый гладью чернильного цвета подол. – Вот истреплется или запачкается так, что не отстираешь, – приду к тебе за советом. Доброй ночи, Алконост!

– Пусть Дрема придет к тебе сегодня, Гамаюн, и будет ласкова, как в детстве!

Буян заполняли сумерки. Путь Гамаюн предстоял неблизкий: она жила за Алатыревым садом, за всеми ремесленными слободками. Обогнув ярмарочную площадь, она решила пройти через парк. Дом стоял в удобном месте: от него и до училища было близко, и до мыса на отшибе не так далеко – туда она отправлялась каждый вторник, чтобы пообщаться с единственным своим близким знакомым на острове – стариком Армауном, тоже амитийцем.

Тропинка вилась среди могучих дубов и ясеней, под их плотными кронами Гамаюн едва разбирала дорогу. Обычно ей было совсем не страшно ходить по столице в любое время дня и ночи. Однако сейчас, после рассказа Милы о вчерашнем преследовании, чуть было не ставшим для той роковым, Гамаюн прислушивалась к каждому шороху. Она добрела до двух пологих холмов, соединенных широким прогулочным мостом. Первой мыслью было обойти застывшую мглу, раскинувшуюся под досками, но это увеличило бы путь на добрых пару верст. Сделав глубокий вдох, она быстрым шагом нырнула в мрачную тень между толстыми опорными бревнами. Дойдя до середины, девица услышала грубые мужские голоса и в страхе замерла. Ей было очевидно, что на склоне одного из холмов ее ждет встреча с незнакомцами. Возвращаться обратно не хотелось, ведь это значительно удлинило бы ее путь домой. Гамаюн решила прислушаться – может быть, там, на пригорке, беседовали мирные самаритяне.