Песни радости, песни печали

– Вы не похожи с царем. И с Елисеем тоже. Совсем. – Устин обошел сидящего пленника, поочередно поднимая его вихры, постоянно наклоняя голову и прикидывая что-то. После наклонился к самому его уху, натянул рукой челку и произнес еле слышно: – Кем бы ты ни был, постричься тебе не мешало бы. И если придешь ко мне, – Устин заглянул Гвидону в глаза и хитро улыбнулся, – я из тебя не то что сына – его близнеца сделаю. – Резкий щелчок ножниц не заставил себя долго ждать. Цирюльник шепнул напоследок: – Пятая линия, дом в зарослях малины. Приходи, Гвидон.

Пряди волос лежали на дне мисок. Цирюльник, исполнив поручение, манерно поклонился толпе, будто только что давал представление. Троян проводил его взглядом, взял кувшин в руки и подытожил:

– В этих двух вазах лежат волосы царя и его предполагаемого, маловероятного, но возможного сына Гвидона. Сейчас я залью их смесью настойки ордын-травы, алатыревого сока и огненной воды из кувшина, и, после того как волосы впитают всю жидкость и разбухнут, мы подожжем их и сможем увидеть, правда ли за моей спиной отец и сын. – Он посмотрел сначала за левое плечо, а потом и за правое, будто обозначая, кто есть кто. – Это будет длиться несколько часов. К вечеру все станет ясно. – Троян поднял обе миски, показывая их народу. – Ежели цвет огня будет одинаковым, значит, царь всего Буяна и Гвидон – родственники. Но коль скоро цвета пламени окажутся разными, завтра мы встретимся здесь, на этой площади, чтобы казнить самозванца.

С уходом царя народ хлынул в те несколько арок, что вели с Главной площади на другие улицы и в закоулки. В узких воронках образовалась давка: люди торопились посмотреть, как живет царский двор, пока было можно. Вельможи брезгливо разошлись с балконов по своим покоям. В тени одной из балюстрад, сторонясь людей, стояли две фигуры в болотного цвета балахонах. Эти двое только что выбрались из толпы, и их явно раздражала поднявшаяся суматоха. Лиц их было не разглядеть под широкими краями материи.

– Как же эти люди любят толпиться и толкаться! Убить бы! – послышался женский голос из-под одного из балахонов. – Да и накидки эти – через них не видно ничего! Вечно поправлять надо, чтобы хоть что-то увидеть!

– Девана, – полушепотом утихомиривал жену Святобор, – не сетуй понапрасну, без них же нам сюда нельзя. Пусть люди и не поймут, что мы боги, но, если кто-то из них заметит, тогда что – кромешникам всех их убивать? Нам за это никто спасибо не скажет. Нам и так доверия мало проявлять стали, все из-за этих треклятых Розмыслов. Раньше – помнишь? – в бочку царевича посадили, спросясь у Мары, вот и проверили все, что нужно. А теперь? При Салтане чего только не придумали…

Девана поправила балахон, чтобы увидеть мужа, убедилась, что на них никто не обращает внимания, и спросила:

– Ты как думаешь: он сын?

– Да почем мне знать, милая? – Святобор степенно озирался по сторонам, пытаясь выгадать правильный момент для отступления из царской крепости. – Понимаешь, даже если он – тот самый Гвидон, что был рожден Чаяной двадцать лет назад, то вполне может статься, что она его с кем-то и нагуляла. Мало ли кому она… с кем еще она могла быть близка. Говорят, даже твоя бабка Лада, хранящая семейный очаг и супружеский покой, и та охотница до мужской ласки. – Святобор недвусмысленно присвистнул, обозначая тем самым, что имеет неопровержимые подтверждения этим слухам. Встретив твердый, неодобрительный взгляд супруги, бог лесов и деревьев незамедлительно сменил тон: – Но это пусть говорят. А вот от людей можно ждать чего угодно!

– Это точно. Чего угодно. – Девана посмотрела на толпу. – Куда ни взглянешь – один разврат.

Небо над Буян-градом затянуло свинцовым покрывалом. Молнии непрестанно били в шпиль царского дворца, разрезая всполохами темную синеву. Дождь лил не прекращая с середины дня.

Перун стоял у окна башни и наблюдал за результатом своего гнева. Зрачки рассвирепевших глаз не успевали снова расширяться после каждой вспышки на горизонте. Дверь в светлицу отворилась, и в комнате появилась Макошь. Она устало оглядела комнату и подошла к супругу. Едва касаясь, будто боясь спугнуть, она положила невесомую руку на его плечо. Громовержец стряхнул ее ладонь, буркнув что-то невразумительное.

Макошь сделала глубокий вдох и медленно выдохнула горячий воздух. «Хорошее вино всегда спасает», – мелькнуло в ее голове. Она проследовала к столику под зеркалом в резной раме, налила полный кубок красного напитка и вернулась с ним к окну. В проеме ежесекундно появлялся грозный силуэт ее мужа. Макошь поставила чашу на подоконник и придвинула ее поближе к Перуну. А затем присела на краешек резного подлокотника кресла, утомленно провела рукой по волосам и промолвила:

– Страшен ты в гневе, муж мой! Что тебя так расстроило?