Песни радости, песни печали

Мила поерзала на камне, показавшемся ей вдруг отчего-то холодным. История Алконост трогала за душу, Миле передалось ее волнение, она словно наяву видела все, о чем рассказывала подруга.

А Алконост тем временем продолжала:

– Всю ночь я не смыкала глаз, сон не шел. На рассвете мы отправились в путь, к вечеру были в Буян-граде. Переночевали в лодке, а утром повели они меня на базар, тот, что между слободок, – там они продавали рыбу по воскресеньям. Походили мы по лавкам, рыбаки поговорили с разными купчихами, одна откликнулась, сказала, что знает, куда меня пристроить. И я оказалась в доме ведуньи Парины – так она себя называла. Терем добротный, большой, с пристроенной высокой башней. Меня поселили в крохотную каморку для прислуги, сбоку от скрипучей лестницы, что вела в светлицу. Хозяйка сперва определила меня на кухню, поварихам помогать да по дому убирать. И был у нее сын, Красибор… – Алконост притихла, глубоко вздохнула, будто ее окатило холодной волной. Потерла лоб и продолжила предаваться воспоминаниям: – Столкнулась я с ним не сразу. Вытирала пыль на окнах, а он зашел в комнату и наблюдал за мной. Я же пребывала в мыслях и напевала что-то тихонько себе под нос. Одно стекло протерла, мелодию прервала, а тут вдруг сзади мужской голос: «Поёшь ты так ладно, девица». Я в испуге обернулась да тряпку из рук выронила. Поварихи меж собой обсуждали хозяйского сына: молод, красив, статен. Но не могла я себе представить, насколько они правы. Стою я, значит, как дура, дышать не смею – так меня он заворожил, – а он улыбнулся, подошел ко мне, ветошь мою грязную поднял, протянул мне и проговорил: «А красива ты еще больше пения своего». Вогнал меня в краску – это мягко сказано. Что-то там промямлила и убежала к себе, пообещав не нарушать впредь его покой и домыть стекла в его отсутствие.

Мила слушала не отрываясь. Она чувствовала – сейчас Алконост дойдет до того, что на самом деле было для нее очень важно. Так и случилось.

– С тех пор стали мы с ним встречаться каждый день. То он чаю попросит, и непременно чтобы «новая девица принесла», то пыль велит протереть на полках, то виноград с беседки собрать. Красибор был потомственный виноградарь. Как он рассказывал, секрет этого сорта передавался из поколения в поколение, был выведен его далекими предками, давал особенный аромат молодому вину, которое он из него давил. Ни у кого больше такого не было. Вино то, признаться, кислятина была жуткая, но пахло и правда волшебно. Стал ко мне Красибор благосклонен: вызывал к себе по вечерам да грамоте учил – читать, писать. Помню, чувствовала себя неловко каждый раз. А он надо мной потешался по-доброму, когда не могла что-то простое понять. За это ему благодарна очень, что меня, дурочку-прислужницу, научил вести себя как девушка вятшего света. Языки отличать, в картинах разных разбираться. Без него я, конечно, осталась бы деревенщиной.

– И ты в него влюбилась? – не выдержала Мила.

– А кто бы не влюбился? Доброта его была безграничной: он мне и книги, и платья, и украшения разные дарить стал, задаривал даже, я бы сказала. Остальные прислужницы завидовали страшно, шептались между собой, что приворожила его. Я отбивалась как могла, хотя они оказались и в этот раз правы. В один из понедельников Красибор позвал меня с ним прогуляться – предлогом было, что надо набрать воды в роднике у Алатырева сада. Я схватила коромысла, выхожу на крыльцо, а он жестом показывает: мол, снимай ведра да тут оставь. Я повиновалась, думаю, что-то замыслил хозяин. Он меня отвел к высокому дубу у ручья, сел, прислонившись к широкому шершавому стволу, а я у него в ногах. Мы беседовали о том о сем, и тут он резко схватился за лицо и вскочил. Я к нему – узнать, что случилось. Представляешь, муравьишка заполз и укусил прямо у глаза. Я не растерялась: бросилась, сорвала подорожник, слюной намочила и приложила к месту укуса. А он тут же положил сверху моей руки свою и не отпускает. После убрал подорожник, посмотрел на меня нежно-нежно и сказал, что влюблен безвозвратно. И за руку держит. Ну я тут же призналась во взаимности.

Казалось, у истории обязан быть счастливый финал. Но по тому, как печально говорила Алконост, как ее глаза то и дело увлажнялись, было понятно, что дальше речь пойдет о чем-то страшном. Так и вышло. Совладав с подступающими слезами, Алконост продолжила: