Песни выбрали меня

За год, по признанию моей преподавательницы, мой голос стал намного увереннее и окреп. «Хороший баритон», – твердили мне вокруг, и я был доволен.

* * *

Год пролетел стремительно, я работал в Большом театре, занимался в Доме творчества, готовясь к вступительным экзаменам в ГИТИСе. Теперь я был уверен, что если не с легкостью, то уж точно без лишних волнений поступлю в вуз. Во-первых, у меня была своя аккомпаниаторша, с которой я привык работать, а во-вторых, мне казалось, что я бе-зупречно разучил арию Демона из одноименной оперы.

Перед вступительными экзаменами я практически не волновался, мне уже было всё знакомо. Накануне предстояла последняя репетиция. Я мчался на Малую Бронную, не замечая дождя, который косо и редко хлестал меня по лицу. Влетел в класс, сразу к инструменту:

– Начинаем? Я готов!

Ответом мне послужила тишина. Я недоуменно оглянулся на аккомпаниаторшу, она тихо произнесла:

– Лева, ты только не расстраивайся. Я не смогу тебе аккомпанировать на экзаменах. Мне к дочери надо ехать. Срочно.

Легко сказать, не расстраивайся… К тому же, будучи еще наивным молодым человеком, я сразу решил, что это плохой знак и будет чудом, если я поступлю.

На следующий день, рано утром собираясь в ГИТИС, я понял, что от моей уверенности, которая была еще пару дней назад, не осталось и следа. Кроме того, уже перед самым выходом куда-то запропастились ноты всех моих вокальных партий. Дом стоял буквально вверх ногами, казалось, перерыли все вокруг, но ноты так и не нашлись. А это значило, что исполнять на прослушивании мне придется что-то совсем другое.

Несмотря на все эти несчастья, которые преследовали меня, я каким-то образом дошел до третьего тура, все-таки занятия, которые длились практически год, не прошли даром. Но дальше третьего тура мне пройти не удалось.

Можете себе представить, что творилось в моей душе, – пустота и беспросветное отчаяние. Кто-то из таких же, как я, не поступивших, отчаялись и решили пытать счастья в «нормальных» вузах, где получают нормальные профессии… Но я, прожив со своим горем несколько дней, решил, что я так просто не сдамся. К тому же, как говорится, бог троицу любит и уж в третий раз обязательно буду в рядах первокурсников.

* * *

– Ну и как ты планируешь распорядиться своей судьбой? Стулья переставлять в театре и каждый год в ГИТИС бегать?

Отец был недоволен.

– Видимо, ты не можешь сам жизнь свою организовать. Хватит уже дурака валять, займись стоящим делом, иди работать как все нормальные люди на завод, фабрику, хоть куда-нибудь, где люди работают как все, а не тешат себя бесплотными мечтами.

Тяжело мне дался этот разговор с отцом, даже не разговор, а выговор. В чем-то он, конечно, был прав. Прав, как наверняка любой родитель, который беспокоится о будущем своего ребенка.

И я подчинился отцу, хотя сейчас думаю, наверное, мог поступить и по-своему, как считал нужным. Но в нашей семье непререкаемый авторитет отца давал ему право наставлять нас и требовать послушания. К тому же у меня созрел план, я собирался, как и хотел отец, работать на заводе, а вечерами в свободное время посещать занятия вокалом.

Целый год, каждое утро я примерным рабочим ходил на завод точных измерительных приборов «ТИЗПРИБОР», собирал каждый день манометры, барометры. Поначалу даже нравилось копаться в этих тонких, хрупких механизмах. К концу работы получил 4-й разряд слесаря-сборщика. Сейчас уже и не вспомню, что он значит.

* * *

И все-таки я осуществил свой план и решился на третью попытку в ГИТИС: упрямство и настойчивость в характере всей нашей семьи. Не помню, но кажется, я не говорил отцу, что опять пошел «болтаться без дела» и «прожигать жизнь», т. е. поступать в ГИТИС. Но здесь уже и рассказывать нечего. Я совсем упустил из виду, что меня ждала армия. Поэтому до третьего тура экзаменов меня попросту не допустили, объяснив, что военной кафедры институт не имеет, поэтому, даже если я поступлю, меня все равно в первом же семестре заберут в армию. Армия совсем не вписывалась в мое будущее, но была так же неотвратима, как и надоевший уже завод измерительных приборов.

Все лето до самой армии я должен был провести на заводе, что я и сделал. Но за две недели я взбунтовался! Никакие силы меня не могли заставить идти на завод.

– Василий Петрович, – подошел я к начальнику цеха, – мне через две недели уже в армию, отпустите меня, а? Хоть с друзьями попрощаться по-человечески…

– Ты думаешь, Лещенко, ты здесь самый умный? – грубо оборвал он меня. – А работать кто будет за тебя? Я?!

– Я же весь год, без больничных и отгулов, может, отпуск выпишете?

– У меня все в отпусках, работать некому!

– Все равно не приду.

И бегом в поликлинику при заводе, вбегаю в кабинет, падаю на кушетку.

– Плохо мне очень, – и правда, одышка, красный как рак, глаза блуждающие. Но я-то понимал, что это от бешенства, ну и от быстрого бега, конечно.