Песни выбрали меня

Через десять минут, подходя к двери его кабинета, я готовился к разносу, к угрозам, что меня за пропуски обязательно отчислят. Но я недооценил этого человека.

– Заходите, Лещенко. Можете даже не присаживаться. Вы мне нужны буквально на минуту. С сегодняшнего дня у вас новый педагог по вокалу – Селиванов Петр Иванович. Занятия у него начинаются через пару минут, так что поторопитесь.

Все слова у меня вылетели из головы. Я попятился к двери и бесшумно вышел, сердце все еще колотилось, но смысл всего, что произошло, еще до конца до меня не дошел. Что же это получается: Понтрягин меня отпустил? С миром? Всё понял и так мудро вышел из сложившейся ситуации? Мне это было непонятно, в диковинку, мне горячему и молодому, когда все решения принимаются спонтанно на одних чувствах, одним сердцем. Здесь я впервые столкнулся с по-настоящему мудрым человеком, который решил не накалять обстановку и, несмотря на свою наверняка ущемленную гордость, смог отпустить меня без лишних упреков.

* * *

С переходом в группу к Селиванову Петру Ивановичу у меня начался новый этап моего обучения. Выдающийся оперный певец пришел к нам в институт в качестве нового педагога по вокалу, обладая собственной, более щадящей в моем случае методикой преподавания, отличной от методики Понтрягина. Попал я к нему в ужасной форме, практически без голоса, да и еще с хроническим ларингитом, но занятия уже не пропускал. Постепенно, не торопясь, мы начали увеличивать нагрузку на связки. Через пару месяцев я забыл, что такое ларингит. Возможно, это вообще было соматическое заболевание из-за глубоко запрятанного нежелания заниматься у Понтрягина. Но результат был виден каждому – голос ко мне вернулся в прежней силе, чему я был очень рад.

– Ну что, Лещенко, – как-то раз мне сказал Петр Иванович, – у вас классический высокий бас. И не надрывайте вы свой голос, пытаясь вывести баритон.

* * *

Будучи старшекурсником, и я вступил в нашу «братию» – коридорную кафедру. Теперь уже я сидел на задних рядах и со всей значимостью и серьезностью, а иногда лишь бы повалять дурака, оценивал тех, кто учился на младших курсах, а иногда и абитуриентов.

Как-то в наших коридорах, когда мы слонялись без дела, видим, навстречу идет примечательный молодой человек, да еще в военной форме. Видно, что никак не может найти нужную аудиторию. Ну точно абитуриент. Мы сразу взяли его за белы рученьки – и в сторонку.

– По какому вопросу? – подошли мы к нему, напустив на себя важный вид.

– Поступать хочу… – мнется он.

– Даааа, – протянул я весомо и с недоверием, – и на какой же факультет, батенька?

– Думал на музкомедию.

– Ишь, думал он, а сможешь ли? Ладно, повезло тебе, что мы тебя поймали, пойдем на консультацию. Как тебя звать-то?

– Владимир Винокур.

– Вот что, Володя, если ты музкомедию выбрал, значит, должен уметь не только рот открывать и петь, но и держаться на сцене, даже танцевать. Готов? Сейчас найдем свободную аудиторию, покажешь нам, на что способен. Может, и мы тебе что подскажем перед экзаменами.

Вот так состоялось наше первое знакомство с Володей Винокуром, который тогда был полностью уверен, что все мы из преподавательского состава института, так уверенно мы вошли в роль. Точь-в-точь как знаменитая сцена из фильма с Фросей Бурлаковой «Приходите завтра».

И читал нам Володя басню, и пел, и танцевал – мы «прошлись» по всем вступительным турам, надавали советов, он так и не понял, что «консультировали» его не преподаватели, а студенты.

Только уже на экзаменах, когда я, не зная, что аудитория занята, ворвался в нее, он разгадал наш «маскарад».

– Лещенко! Ты что, не видишь, экзамен идет! – громогласно возмутился Понтрягин, принимавший экзамен.

– Извините, Павел Михайлович, виноват! – и хотел было уже удалиться, но тут увидел абсолютно круглые, удивленные глаза Винокура. Догадался, подумал я и исчез за дверью.

* * *

На старших курсах я всего себя посвятил Театру оперетты. Но со мной творилось что-то странное. Несмотря на мою горячую любовь к оперетте, где-то в глубине души я никак не мог представить, что буду с ней связан всю жизнь кровными узами. Ролей для меня, для моего голоса (баса-баритона) было не так много, а главных – вообще единицы. Поэтому я нет-нет да и «поглядывал налево».

Встречаю я как-то раз Владимира Старостина, он тогда был главным дирижером в Государственном эстрадном оркестре под руководством Леонида Утесова.

– А хочешь, – говорит Володя, – к нам на прослушивание? Нам всегда требуются солисты.

– Почему бы и нет?

Я тогда на месте не сидел, всё хотел изведать, во всем поучаствовать. Поэтому сразу же согласился, даже не представляя, чем это может закончиться.

Репетиционная база оркестра находилась в клубе какой-то фабрики. И хотя прибыл я вовремя, быстро нашел нужный адрес, ждать мне пришлось больше часа – шла репетиция оркестра. Почти уверенный, что про меня забыли, хотел было бесшумно исчезнуть, как вдруг за мной пришли и повели темными коридорами. Остановились перед обшарпанной дверкой, которая, как оказалось, вела в небольшую комнатку, находившуюся прямо за сценой.