Песни выбрали меня

– Вот что, Лева, я же тебе никак не скажу, зачем я тебя разыскивала. Нам, то есть Гостелерадио, нужны молодые люди, не просто люди, конечно, – она засмеялась, – а молодые, современные солисты, такие как ты, Лева. И сейчас как раз (раз в тысячелетие!) идет конкурс, отборочный тур. Не хочешь, Лещенко, дерзнуть, попытаться? Давай к нам? Попробуй, – мягко улыбнувшись на мой ошарашенный вид, хлопнула меня по плечу и так же быстро удалилась по коридору, не дождавшись моего ответа.

Но ответ я должен был дать себе сам, готов я бросить оперетту или нет. На самом деле я уже ее бросил. Бросил, когда ходил к Утесову на прослушивание, поэтому долго я не колебался, сразу записался на конкурс солистов в Гостелерадио.

На конкурс я пришел с совершенно разными композициями, чтобы показать весь свой потенциал.

– Так, Лев Лещенко… – сказал один из заседавших, что-то отмечая в своих бумагах.

Передо мной сидели настоящие профессионалы, музыкальные редакторы, от которых зависела вся музыкальная сетка на радио. Каждый из них заведовал каким-либо одним направлением, например: классической музыкой, или эстрадной, или народной. Мне хотелось поразить каждого, поэтому я исполнил и арию из оперы, и романс, и эстрадные композиции. И мне это удалось, я прошел конкурс, и меня тут же зачислили в стажерскую группу.

* * *

Законы Гостелерадио были суровы. Чтобы тебя зачислили в штат, а нахождение в стажерской группе еще не значило, что ты будешь в штате, надо было выступить с настоящим большим номером, то есть не просто пару романсов спеть. К тому же такая крупная вещь могла не скоро подвернуться, а если вдруг и замаячит что-то подобное на горизонте, то совсем не обязательно, что отдадут тебе. Во-первых, в стажерской группе ты не один, а во-вторых, выдающихся солистов на Гостелерадио много, и лучше им отдать такую сложную вещь, чтобы быть уверенными в результате, чем новичку.

А надо сказать, что шел 1970 год, когда все средства массовой информации должны были освещать знаменательную для того времени дату – сто лет со дня рождения Ленина. Повсюду шла широкая подготовка к программам и выступлениям. Поэты, композиторы, писатели – все творческие люди, тем более выдающиеся деятели советской культуры, должны были «отметиться». В том числе и выдающийся композитор Родион Щедрин написал крупную, нестандартную ораторию «Ленин в сердце народном». Для этой оратории требовались сразу несколько солистов, со своими партиями, которые, надо сказать, были наисложнейшими. Солисты играли роли живых свидетелей Ленина, которые рассказывали в прозе о своей причастности к «великому вождю».

Одну из партий «Народный плач» исполняла Людмила Зыкина, а роль Бельмаса, рабочего, была предназначена Артуру Эйзену. В то время он был одним из ведущих артистов Большого театра, но, к сожалению, не смог найти времени для «Бельмаса» в своем плотном графике. Вот тогда Анна Кузьминична и предложила мою кандидатуру на эту роль. Участие в этой оратории могло подойти для такого большого номера, после которого возможно зачисление и в штат. Мне прямо и без обиняков и заявили: справишься – быть тебе в штате, нет – что ж…не обессудь. Но когда я начал учить слова под эту сложную, абсолютно нелогичную, хотя и безусловно прекрасную и удивительную музыку, я сто раз пожалел, что взялся за эту роль. Но суровая школа Понтрягина не подвела.

Целых две недели я разучивал ораторию, но всё равно что-то не получалось – не дотягивал… Гениальная мысль пришла неожиданно: а не пойти ли мне к самому Щедрину, покажусь ему, пусть посмотрит. Сказано – сделано. Когда я закончил петь, Щедрин задумчиво кивнул головой:

– Да-да, Лева, неплохо, неплохо. Но вы не совсем улавливаете нужный такт, оттого и возникает это… – он сделал неопределенный жест рукой.

– Так и я это чувствую! – в сердцах воскликнул я. – Потому же и пришел к вам.

– Эта оратория с секретом, так? – хитро улыбнулся вдруг он. Вы привыкли к стандартной системе тактов, да? А здесь каждый такт – секунда. Понимаете?! Это хорошо, очень хорошо, что вы ко мне пришли.

И действительно, после нескольких репетиций с Щедриным я уже чувствовал себя увереннее, «обращаясь» с этой непростой вещью.

Часто на репетиции он приглашал меня к себе домой. Жил он улице Горького (сейчас Тверская) вместе со своей потрясающей женой – Майей Плисецкой. Помню, когда я в первый раз очутился у них в гостях, сильно волновался. Но, как и сам Щедрин, Майя Михайловна оказалась теплым, спокойным и обходительным человеком. Она никак не дала мне понять, что видит мое смущение, а запросто протянула руку для рукопожатия.

– Заходите, Лева. Родион оказался прав, вы очень приятный молодой человек.

Какое-то время я еще не мог в себя прийти, чтобы попасть в такт, когда начал репетировать ораторию, но волнение скоро прошло. И вообще эта удивительная, полная достоинства и благородства семья располагала к тому, чтобы каждый чувствовал ее тепло и поддержку.

* * *