Песок

— Ах, оставьте, — взмах вилкой, укоризненно грозит ею (зубчики легко покалывают воздух). — Вы сможете узнать друг друга. Мы дадим нужную информацию — от кучерявости волос на лобке до цвета маминой ночной рубашки. Само собой, фотки, видеозаписи. Впрочем, не исключаю, что на Омеге вы появитесь в своем собственном обличии. Не в виде желе, абрикоса или термита. Шучу — шучу, — он вновь поднимет вилку, дирижирует. — И — и — и, не вздумай убегать, ПИФ. Кокнут.

— Чушь, — пытаюсь надеяться я. Побег — мой основной план на ближайший вечер. Я в деталях знаю, как перебраться через забор, как пройти к ближайшему банкомату, как организовать себе документы. Две недели не прошли зря — я просчитал варианты отхода.

— Спорим? Давай на живца — ты перебираешься через забор и идешь гулять, я пускаю за тобой наших карабинеров. Они по 10 кило евро получают. Пусть поработают. Зафиксируем, на какой минуте тебя попытаются щелкнуть по голове и затолкнуть в фургон с замазанными номерами. Конкуренты охотятся за тобой с момента твоих приключений на Реюньоне.

Доктору Гоше я верил («кому как не ему?») — почему — то мне казалось, он вытянет меня из любой подлянки, защитит от сычей, неизвестных охотников за моей головой, Интерпола.

— Наши службы безопасности наблюдают намного пристальнее, чем тебе кажется. Они виртуозы своего дела.

— Терпеть не могу виртуозов, мастеров своего дела, правил, распорядков и мировую финансовую систему.

— Я тоже. Но как выяснилось — мы оба испытываем нежность к банковским транзакциям в наш адрес.

После сладкого я задаю и совершенно не интересующий меня вопрос:

— Теперь ты можешь открыть, кто финансирует все эту вакханалию?

— Никогда и не скрывал. Сычи постарались. До Билла Гейтса не добрались, но какого — то из Хенкелей охмурили. В России, наверное, тоже группа работает, — завистливо сетует Гоша, вставая из-за стола. — Но засекречена лучше нашей. Иначе к ним бы нанялся. Там поди Прохоров с Потаниным башляют.

— Официальные организации знают о вас? НАТО? Европарламент?

— Не смеши, ПИФ. Это не самые сильные и осведомленные организации на белом свете.

— Неужели никаких утечек? Странно, что информация об Омеге не просочилась.

— Просочилась, просочилась. «Солярис» Лема, «Проект Россия» — лучшего в России коллектива футурологов.

Еще позже он деликатно стучится ко мне в комнату, в руках у него две папки. Менее увесистую бросает на мою королевскую кровать, плавающую в томном свете огромного бра:

— Читай. Это размышления «о зоне Омега» двенадцатилетней девочки с очень некрасивым диагнозом.

Сомневаясь, крутит в руках вторую папку:

— Не знаю, понравится ли тебе это, — аккуратно кладет, словно переживая, что она рассыплется. Так же бережно я открываю. Как в диснеевском мультфильме в глаза бьет яркий солнечный свет. Со всех цифр, букв и изображений на меня смотрит Ляпа — Александра Сергеевна Синицына. Мой лучший друг в этой, и, надеюсь, следующих жизнях.

Какое ваше чувство наиневесомейшее?

Она не боялась. Точнее так — она попыталась бы испугаться, если бы точно определила для себя, что такое страх.

Девушка великолепно помнила — она, урожденная Синицына, в здравом уме и трезвой памяти, шагнула туда, куда раньше не заманили бы никакими коврижками. Не в силах определиться с географией смыкающейся вокруг темноты Ляпа вернулась к себе любимой. Она словно рассматривала себя в разбитом зеркале — всю от первого визга при рождении до последствий кишечных расстройств, мучивших ее на исходе этого лета.

Кусочки зеркала неодинаковы, неравноценны, частью неприятны для изучения. Вместе она никогда бы не собрала их, не объединила бы в женщину, цельную, не обезображенную трещинами. Шрамы и шероховатости, которые покрывают поверхность и внутренности Александры Синицыной, неискоренимы. Ничто не заставит их исчезнуть.

Ляпа наблюдала все осколки одновременно. Прожитая жизнь предстала в обнаженном, вывернутом взгляду виде. Хватило секунды, чтобы понять — с таким же успехом она может посмотреть на разбитые зеркала любого из ныне здравствующих землян. Если постараться — то и на зеркала прежде живших.

Никаких усилий для созерцания не требуется — просто перевести взгляд… что-то сохранившееся от прежнего чувства самосохранения предупредило — «сейчас я (я?) не осилю такого зрелища».

Разум?

Ляпа угадала в себе что-то похожее на эту утраченную было эмоцию (?), сброшенную ступень собственной эволюции (?). Она обрадовалась признакам работы сознания в окружающем ее абсолютном нигде. Разум воспринял сигнал и закружился ворохом образов.

То снегопад, то вихрь, то лавина. Ляпа не выбирала, но ясно поняла — сейчас она (или то, что от нее осталось) примеряет на себя некую видимость пространства, в котором сможет выглядеть, передвигаться, думать, существовать. Без этих привычных действий, без сознательного выбора, где она и что она, Александра Сергеевна, по совместительству москвичка и человеческое существо, очень скоро закончится.