Песок

Свет пришел откуда-то издалека, а стены коридора превратились в вереницу бесконечных стеллажей («Какие пыльные!») с какими — то амбулаторными картами («историями болезни? жизни и смерти?»).

Ляпа остановилась, потрогала тело руками. Тело оказалось упругим и горячим. В подвал девушка забиралась в платье — сейчас на ней появились любимые джинсы. Девушка достала первую попавшуюся книжечку в простом бумажном переплете — на ослепительно белых страницах кляксой чернела одна фраза «Ляяяпааа — дурра».

«Архивы Лубянки? Только чекисты смогли бы так лаконично уловить мою суть. Я в своем подсознании? В чужом?».

Она шла между стеллажей. Они не кончались, они могли бесконечно переть в бесконечность.

«Все это похоже на подсознание Вселенной. Таким, как его описывает Стивен Кинг у аутистов. Но у Кинга полудуркам угрожает какой-нибудь монстр, а здесь возможно сдуешь пыль со стеллажа этого стола — и на Кармадонское ущелье обрушится снежная лавина. Или исчезнет Магелланово облако. Откуда я это знаю? Самосохранение Вселенной? А это предположение откуда?».

Отдаленный, тоненький, казалось даже не здесь отзвучавший всхлип мысли о неуютности складывающегося вокруг пространства, и ряды послушно закончились стеной, в которую проросла дверь.

«Чего ты хотела, болезная? В традиционной научно — фантастической литературе дверь — это универсальный телепортационный канал».

Ляпа открыла этот увесистый телепорт. Вниз вела изящная винтовая лестница

«Мои мысли обретают изящность? Изящное изящество».

Спускаясь по ступенькам, девушка предположила — если получилось бы вновь инсталлировать в себя чувство страха, то сейчас бы она обезумела от ужаса. Ее тело будет весить ровно столько, сколько она сама захочет.

Спасительные свойства выстилающейся под ногами дороги целиком зависят от накопленного багажа образов, которые выстреливают вовне и налаживают путь через бездну.

Если случиться осечка, если в обойму попадет образ, совершенно не подходящий для поддержания твердой поступи («да — да, хрупкие палочки для мороженного вместо ступенек»), Ляпа обрушится вниз.

Она будет падать бесконечно долго, пока в ней не истлеет воспоминание о ней самой.

«СИНДРОМ МЕРКУРИЯ[19]», — вспомнила Ляпа.

Девушка вышла в углу просторного тренажерного зала с маленьким бассейном посередине — вода в нем удивительно синяя и непрозрачная.

В зале Ляпа кружила не менее часа, пока не догадалась нырнуть в бассейн. Дна не оказалось. Это был вызов. Ляпа всплывала и ныряла до головокружения. Когда бездонность перестала вызывать сомнения, девушка решила плыть вниз, пока не потеряет сознание.

В этот момент она ненавидела этот таинственный водоем, темный коридор для гонок на Хаммерах, дом на 6–ой авеню, 6–ую авеню в целом, Нью-Йорк, куратора — альбиноса, Землю… Больше всего она не выносила себя во всем этом. Единственным, кого ей не удалось возненавидеть, все еще оставался Покрышкин.

Поэтому она плыла вниз даже тогда, когда ей стало казаться, что уши и легкие вот — вот взорвутся.

Потом вода устремилась в одном с ней направлении, словно кто-то сжалился над Ляпой, и где-то глубоко — глубоко в недостижимых недрах бассейна, открыл сливное отверстие.

Сценарий самого лучшего признания в любви уже написан?

На некоторых фотографиях я заморожен вместе с ней. Лишь на трех в обнимку. Есть в деле и та самая, где мы изображаем страстный поцелуй. К тому времени ее мимолетная страсть уже угасла. Моя же полыхала с новой одуряющей силой.

Папку собирали любители фотоматериалов — не пренебрегли и пляжными фото. До знакомства с Ляпой у меня было несколько правил насчет женщин. Я считал — идеальная грудь женщины чуть больше ковшика накрывающей ее мужской ладони. Грамотный сосок обязательно вспухает между пальцами, хорошо настроенное влагалище — обожжет.

С появлением Ляпы у меня образовалось новое правило — женщина должна помещаться у мужчины за пазухой. Ее можно навешивать вокруг себя, притягивать ремнем. Идеальными делают ноги не стройность и длина, а умение заплетаться на талии мужчины.

— Ты же говорил Америка, Австралия? — не в силах оторваться я перелистываю и перелистываю, с трудом удерживаясь, чтобы не забыться чтением. Как в омут головой в ее жизнь. — Ляпа — закоренелая москвичка.

— Сегодня утром Александра Сергеевна приземлилась в Нью-Йорке, — он хочет что-то добавить, но я не хочу помогать вопросом. Моя заинтересованность происходящим тонет под плинтусом.

Друг и ничего меньше?

Мы платили за дружбу самой высокой ценой — мораторием на любовь.

Можете считать меня дятлом перегруженным, но в тот момент возможная встреча с Ляпой представлялась неплохим шансом, чтобы раз и навсегда открыться ей. Вы спросите меня, почему я не сделал красивое признание ранее — не отправил письма, не выписал краской под окном «люблю. Ваня». Почему я тянул долгие пять лет? Заставлял любовь созреть?

Я отвечу — многие романтические герои терпели и дольше. Я объясню — герой я не романтический. Я посетую — не было возможности. Мы всегда были слишком друзьями.