Песок

Говорил Вильгельм не на великом и могучем. Сербский? Удивительно, но Ляпа могла перевести это стрекотание, хотя в школе учила французский.

— Где я? — спросила она. После минутной паузы тот созрел:

— Сразу и не объяснишь, — выдал он сомнительный плод размышлений.

— Я никуда не тороплюсь, — парировала девушка. — А вы?

— В общем — то, тоже, — чуть быстрее среагировал мордатый, но в дальнейшие объяснения пускаться не поторопился.

— Курить есть? — поинтересовалась Ляпа.

— Курить?

— Курить, — чтобы он понял о чем речь, она протянула ему раскисшую пачку Кента.

Вильгельм помотал головой и, продолжая морщиться, произнес:

— Думаю, Вы очень быстро отвыкните от пагубной привычки.

Сознание Ляпы словно распалось на два независимых органа восприятия: один слышал непонятные слова, другой спокойно впитывал их смысл. Речь могла быть озвучена ровно так, как требовалось для наилучшего ее усвоения — например, дублирована самой Ляпой. Или ее источником — Вильгельмом. Получался не закадровый перевод, а иначе интонированный вариант исходной речи на русском.

Девушка могла предпочесть любой вариант, могла вырубить один из органов восприятия. В первые секунды разговора она так и сделала — и тогда сербский вариант зазвучал в отдалении, как монотонный шелест утренних звезд[20] или жужжание, на которое она быстро перестала обращать внимание.

Стереоэффект восприятия речи ничуть не удивил Ляпу. У нее на лице сохранялась изумленная маска — но внутри всегда глухо и ровно. Если бы Омегу взялись проиллюстрировать человеческим лицом, лучшего варианта, чем Ляпа не найти — термоядерная реакция снаружи, кукольное, гранитное спокойствие внутри.

— Не буду томить недомолвками. Чем быстрее проведу курс молодого бойца, тем меньше бед Вы принесете. Понимаете, куда попали?

Ляпа помотала головой.

— Ну и славненько! — ничего славненького в лице Вильгельма не угадывалось. Скорее наоборот, он был испуган и метал настороженные взгляды. — В последнее время искушенных пруд — пруди. Сами учить осмеливаются.

Вильгельм заговорил быстро, но складно — чувствовалась отработанность, отрепетированность формулировок:

— Во — первых, отныне Ваши мысли должны быть направлены на собственное укрощение. Постарайтесь не рефлексировать и не фантазировать. Не думать! — они по — прежнему стояли под сводами хлопающей на ветру плащовки. Ляпа чувствовала себя ординарцем, которому обреченный на поражение маршал отдает последние приказания перед боем. — Степень Вашего смирения зависит от Вашей готовности и способности к нему. Принудительно отключить голову нельзя, поэтому старайтесь увлечь ее менее опасными практиками. Я, например, созерцаю. Без всяких мыслей наблюдаю, так сказать, за муравейником снаружи. Предупреждаю — это единственное и безопасное здесь занятие. Тысячу раз отмерь, прежде чем придумать себе другое.

Вильгельм снова поймал невидимую муху. Палатка исчезла, перелесок впереди потускнел, утратил живописность. Словно пылью покрылся.

Пространство, выпрыгнувшее перед ними, легко умещалось в три слова — аккуратность, симметричность, самодостаточность. Минимум энергетики в усталом шевелении безвкусного воздуха, скудной щербатой панораме зарослей и низеньких домиков в отдалении. Пейзаж не тревожил, не призывал. Не хотелось двигаться ему навстречу.

Со всего этого взгляд соскальзывал. Подстриженная трава, низкорослые деревья, ровные прямые тропиночки, вырезанные топором кусты вдоль них. Несмотря на сочный зеленый цвет, все безжизненно. Сверху этот спокойный ландшафт накрывает серое зимнее небо, по которому сложно опознать, в каком из его квадратов прячется солнце. И прячется ли?

В отдалении, почти в шахматном порядке, стоят одинаковые одноэтажные домики. Ни баварской крутизны крыш, ни плотницких изысков — одинаковый белый кирпич, покатая черепичная крыша цвета темный хаки. Словно непрезентабельный турецкий отель коттеджного типа поместили в Сан — Суси, предварительно выкорчевав особо пышные и зажившиеся деревья и размолов в песок дворцы.

«Догвиль. Николь Кидман. Где трафарет собаки, вырезанный на траве?».

Вильгельм угадал мысли:

— Раньше здесь был аскетический минимализм. Потом анархия. Снова аскетизм, чуть приукрашенный активными архитектурными поисками. Этими циклами исчерпывается процесс развития этой территории. Мне кажется, мы создали некий уют, — слово «уют» Вильгельм произнес дважды, взгляд его стал мерцающим словно дрожащие руки. «Он меня боится?» — Прежде чем его совершенствовать, тысячу раз подумайте. Впрочем, все равно от всей общины выражаю Вам признательность за Вашу сдержанность. На моей памяти случались казусы. Недавно не успел встретить прибывшего, а он уже и дублер какой-то автотрассы и вертолетную площадку к ней начал выстраивать. Наводнение в Кашмире из-за этого и произошло. Или вот месяц назад нагрянул бравый молодец. Сразу начал играть в демиурга. Ему несколько дней пришлось объяснять тонкости нашего бытия. Потом землетрясение на Гаити устроил.

Вильгельм продолжал в том же духе, пока Ляпа его не перебила:

— Все, что вы говорите, никак не объясняет, где я и почему здесь оказалась?