Песок

— Будет и третий. Сычи решили — тебе и Синицыной лучше не знать о нем. Эдакое ноу — хау нашего великого эксперимента, — доктор Гоша натужно хихикает. Я не реагирую. Передо мной фотография Ляпы на Эльбрусе с каким — то бородатым хмырем. Она нежно обвивает этот волосатый сорняк.

— Синицына знает обо мне? — я все меньше понимал, с какой целью меня забрасывают на Омегу.

— Потому и согласилась, — доктор Гоша мягок и обходителен. Осторожно прикрывает дверь спальни. Сегодня я — его чуть тронувшийся в уме пациент, которого необходимо сохранить в дееспособности, чтобы завтра принести в жертву науке.

Пусть — сейчас я более всего нуждаюсь в тишине и спокойствие. Я застрою их фантазиями о том, как за порогом этого мира у нас случится еще один шанс быть вместе с Ляпой.

Все очень просто — она идет на Омегу ради меня. Я — ради нее. Предотвратить это вряд ли возможно. Поэтому побег отменяется — нужно идти, искать Ляпу и вытаскивать оттуда наши давно подружившиеся задницы.

Завтра я войду в треклятую дверь в зоне G. Чего бы это ни стоило. Я смогу найти мадемуазель Синицыну. Даже если на Омеге орудуют грузинские коммандос.

Каким же я был идиотом, что информацию о детстве и отрочестве Александры Сергеевны просмотрел бегло. Это могло спасти от роковых ошибок, которые были впереди.

— Откуда такая проницательность? — вслух удивляюсь я, уловив за хвост еще одну мысль — уверенность — «Ляпа приземлилась в NY в стельку пьяной».

Потому что тоже думала обо мне?

Могут ли сильные чувства, любовь… ненависть, повредить здоровью?

Труба, из которой Ляпа вывалилась на траву Омеги, выглядела как самая маленькая водная горка в самом скромном черноморском отеле.

Девушка обошла ее вокруг, приподнялась на цыпочки, заглянуло в тесное жерло. Сюда она должна была нырнуть, чтобы выпорхнуть с другой стороны. Учитывая скорость, с которой ее тело вместе с несколькими тоннами воды выплеснулись наружу, заныривали они явно не здесь.

Ляпа похлопала по мокрым джинсам, нащупала в кармане зажигалку и скисшую пачку Кента. Пить, курить и любить Покрышкина Ляпа начала одновременно, очень надеясь — эти суррогаты помогут избавиться от незамутненной, чистой как слеза ребенка ненависти к самой себе.

«Все чудесатей и чудесатей», — подумала девушка, вспомнив загадочный путь в это место, огромный тоннель, винтовую лестницу, бездонный бассейн.

Стоило повернуться спиной и стало понятно — горки позади уже нет.

Она не исчезла, она просто оказалась за спиной, куда и оборачиваться не хотелось. Ляпа поняла — то, что остается позади, нежизнеспособно. Тлен. Это нельзя реанимировать, вновь включить в свою действительность. Нью-Йорк, кембриджская группа, внезапно появившийся на улицы вход подвал — это даже не прошлое, это тень на нем, укорачивающаяся в прорве света настоящего.

Девушка стояла на песке у прибоя сочно зеленой травы. Теплым ветром, который ее покачивал, невозможно надышаться. Хотелось подставлять ему лицо, грудь, спину, в прошлой жизни порядком остывшие без должного внимания.

Вдалеке обнаруживал себя живописный перелесок, за которым ощущалось новое поле с такой же травой по колено. Над кронами деревьев поднимались крыши. Тихий уютный край.

— Перестаньте, — оборвал наблюдения строгий голос. — Не старайтесь успокаиваться пейзанскими мыслями.

Рядом на песке стоял лысый мордатый дядька в коричневой рубахе и джинсах того же цвета. Как всякий лысый плотный мордатый дядька он походил на Федора Бондарчука.

— Умоляю Вас, — он часто дышал — видимо пришлось бежать сюда. — Главное сейчас нерешительность. Чем более неопределенными представляются Вам в эту секунду собственные действия, тем проще нам будет договориться.

Лысый расщедрился на неопределенный жест — словно муху ухватил в воздухе над собой. Вокруг них тут же захлопали снежно — белые матерчатые стены. Плащовка волновалась на все том же теплом ветру, который первым встретил Ляпу.

Девушка огляделась — они стояли в палатке. Такие обычно изображают в кинематографе — совещание полководцев; генералы, блистая эполетами, толпятся вокруг карты, рубят воздух короткими фразами, генерируют решительные жесты.

— Меня Вильгельм звали, — представился мордатый. — Если Вам это все еще интересно. Вы?

— Александра Сергеевна.

— Очень мило, — вдруг его благодушное прежде лицо скривилось, словно он почувствовал невыносимую зубную боль.

Если в этот момент Ляпа догадалась бы, что сейчас Вильгельм пытается «прочитать» ее, что вся ее внутренняя неустроенность грозит открыться, что окружающие смогут разгадать содержимое, спрятанное под маской ее изумленно хлопающих глаз, девушка вернулась бы к луже вокруг горки и попробовала бы захлебнуться в ней. Узнай она о коварных свойствах Омеги, высочайшая степень ужаса, охватившая бы Ляпу, вмиг разрушила бы несколько островных государств на Земле.

— И ветер Вы, кажется, усовершенствовали. Пока вроде без последствий — глаза Вильгельма на мгновение остекленели, точно он на мгновение выпрыгнул из своей головы.