Песок

— Температура семьдесят по Цельсию. Прежде чем купаться, часа два должна остывать, — Ляпа страшно захотела изучить свое отражение, но Покрышкин выключил свет и увлек ее дальше на экскурсию по дому. — Лестница на чердак. Поверь, уже завтра ты будешь смотреть на нее с меньшим любопытством. Здесь у нас одежда.

В гигантском шкафу висел одинокий синий костюм в черную полоску.

— Я его материализовал назло Хранителю. На второй день. Когда еще надеялся, что буду перестраивать здешнее неустройство.

— Материализовал? — Ляпа все еще не верила возможностям, которые открывала Омега.

— Вильгельм был очень недоволен. из-за этого костюма вспыхнула эпидемия чумы на Филиппинах. Слава Богу, ее быстро купировали.

— Слава кому? — удивилась Ляпа.

— Существование Омеги не противоречит Его замыслу. Даже наоборот, — парировал Покрышкин.

— Я могу наколдовать ящик «Растишки»?

— Тебе есть хочется?

— Нет, — удивилась Ляпа. Есть ей хотелось часто и помногу, но уже три часа она не думала о пропитании. Она думала о любви и равнодушии.

— То — то же. На самом деле колдовать непросто. Процедура похожая на получение оргазма без помощи рук. Концентрируешь потребность разрядки в районе таза, потом выплескиваешь образ. Без определенного навыка ничего не получится. Если ты хочешь по Земле крупнокалиберно ухнуть, не «Растишку» придумывай, а возьми, выкорчуй кусты возле дома. Или Вильгельма покусай. Насос раскурочь, плюнь в генератор. Тут периодически случаются такие умники — но как увидят, какие катастрофы из-за их шалостей происходят, надолго успокаиваются.

— А вы все видите? — глаза Ляпы с интересом бегали по лицу Покрышкина; также как Омегу ранее она примеряла нового Покрышкина к новой себе, к новому телу. С каждой новой секундой она становилась все более равнодушна к своему телу — ни прежней ненависти, ни долгожданной любви. — Я имею в виду последствия.

Они поднялись наверх.

— И ты научишься в свое время. Тебя не воодушевил фокус с пнем? — Покрышкин махнул в темное пространство чердака — ничего любопытного там действительно не было, — Костюм я, кстати, так и не надел.

— Как вы догадываетесь, что отмокать в ванне можно, а ставить засосы на лысине Вильгельма запрещено?

— Мы обычно называем Вильгельма Хранителем. Он уже лет пятьдесят оберегает здешний покой и сонное состояние. Аккурат со дня бомбардировки Хиросимы. Тогда и произошел последний переворот на Омеге. Насчет засосов не знаю. Возможно, это совершенно безвредная для мироздания процедура. Теоретически любое действие на Омеге откликается во внешнем мире. На те, что происходят за пределами Солнечной системы, мы вообще не обращаем внимание, миримся с незначительными изменениями на Земле. Например, если я спрыгну с чердака, ничего серьезнее увеличения гланд у малых панд Бутана не произойдет.

— Увеличение панд у малых гланд Бутана…, — «Ляпа, как низко ты пала — заигрываю с мужчиной, который меня разлюбил, цепляюсь за него, как перезрелая девственница за двадцатипятилетний возраст».

— У Вильгельма имеется амбарная тетрадь. В нее он записывает, к чему приводят теломыслидвижения на Омеге. В тетради табличка. Один столбец — причины. Например, «Ляпа ободрала два куста боярышника». В другом — следствия: «ряска в дельте Дуная покрыла двадцать квадратных километров поверхности воды». Все просто.

— Много там таких перлов?

— Уже собрание сочинений можно издавать. Знаешь, какая первая запись?

— Откуда?

— Догадайся.

— Покрышкин скребет щетину — Лена выходит из берегов?

— Я серьезно, — внутри Покрышкин произошел толчок на 5–6 баллов. Ляпа назвала его по фамилии — так же как тысячелетие назад.

— Я тоже.

— Капитулируешь?

— По всем фронтам.

— Первая запись в амбарной тетради Хранителя звучит так: «любая запись в этой книге длинною свыше 140 символов ведет к сокращению вдвое грызунов в Салехарде».

— Ты серьезно?

— Абсолютно. Сочинения Хранителя продавались бы на Земле лучше, чем Библия. Все дети Би Шэна и Гутенберга смогли бы заработать на бутерброды с фуа-гра.

Несколько минут они смотрели в маленькое чердачное окошко. Однотипные черепичные крыши как шляпы торчали над зарослями боярышника. Шляпы замерших в кустах великанов. Пейзаж действительно успокаивал, не вызывал мыслей и желаний сблизится с ним.

— Все время кажется, здесь есть какой-то подвох. Но какой? Гравитация Омеги утомляет меня ничуть не больше земной. Воздух, конечно, не алтайский, но не хуже, чем в поезде Москва — Феодосия. Может, пройдем пару километров и обнаружим поселок земных до отвращения немцев? Окажется — на самом деле мы где — нибудь под Гановером или Воронежем?

— Не найдем. Я пробовал бродить за околицей. Там нет ничего кроме трав и перелесков, — уверенно ответил Покрышкин. — Видимо пока ты сама не попробуешь, не поверишь.

— Не поверю. Слушай, Покрышкин, у тебя тоже такое чувство, будто сидишь в огромной пустой комнате?

— В пустой. Без стен и потолка. С открывающимся видом в некуда. В безбрежную синь, — согласился Покрышкин. — Идеальное место для медитации.

— Я не шучу. Словно во все, что вокруг не вдохнули значения и содержания.