Песок

ПИФ неохотно остановился. Вечевое поле (примерно в половину футбольного), на которое они вышли, обрамлял неизменный боярышник:

— По нечрезвычайным датам общаться не любите?

— Мы прозрачны, — разоткровенничался Вильгельм. — Такие сборы часто оскорбляют друг друга самим фактом содержащихся внутри чувств. Кому охота?

— Сурово. Вы, например, нисколько меня не оскорбляете, что настроены враждебно.

Хранитель пожал плечами. Прозорливость ПИФа не впечатлила его.

— Русские терпимы. Как только попадают в непривычную для себя среду, оправдывают ее, а не себя.

Пока ПИФ осматривался, пока вновь не бросился дальше, Вильгельм постарался выюлить к началу беседы:

— Вы не дослушали об опасностях, которые таит в себе Оме…, — начал он.

— К черту, дьяволу опасности. В глушь, в Саратов. К неумеренным, неуемным праотцам глобализации — Томасу Мору и Томазе Кампаннелле, — решительно перебил ПИФ. — Меня интересует только функционал этого места. Сюда уже сегодня могут нагрянуть такие боевики, что вы с вашим осторожным выращиванием травок пикнуть не успеете. Вы хорошо знаете каждого из прибывших?

— Я стараюсь общаться со всеми. Контролирую то, что они делают. Чем живут, — твердо заверил Хранитель. — Вообще — то я пятьдесят лет стараюсь сдерживать порывы. Считаю — неплохо справляюсь.

Несмотря на то, что за прошедшие годы Хранитель стал гранитной глыбой, монолитом, давно расставшейся с сомнениями и переживаниями, его можно было раскачать, заставить чувствовать раздражение и неуверенность.

— Технологии изменились, — нетерпеливо пояснил ПИФ. — Скажу Вам как на духу. То, чего Вы опасаетесь, необходимо делать с удвоенной силой. Экспериментировать, настраивать Омегу на управление всем и вся. Все это, конечно, в ограниченном кругу посвященных. Если мы с Вами не начнем сегодня, завтра прибудут решительные ковбои. Вас сместят. Переломают руки — ноги. Открутят голову. Сожгут за ересь на костре. Жители за Вас заступятся?

Хранитель покачал головой.

— Потом ковбои начнут взрывные работы. На Земле проведут санацию. Отвечайте на вопросы, пожалуйста. Вы же видите, я искренен с Вами!

— Кто знает, может, на Земле наладили производство искренних лжецов.

Разве можно на что-то изменить Землю?

Ляпа гладила морщинистую кожу, кожу гладкую как у ребенка, кожу со щетиной, кожу, покрытую светлыми кудрявыми волосами. Она исследовала с нетерпением, увереннее, настойчивей. К путешествию по укромной и неукромной поверхности Пуха все чаще подключались губы и язык.

— Ты не уловила? На мое погружение откликнулась только ты? Или еще вулканы на Камчатке? — подчиняясь, он поворачивался как ей удобней, открывал все неизученное.

Забыв свое обещание, Ляпа попробовала мысленно связать все, что происходило между ними в лиловых сумерках, с лавиной изменений, синхронно прокатившихся по планете, восхищая изощренностью и разнообразием, не давая Земле передышки, так же как не давал передышки Ляпе ее теперь уже полноправный возлюбленный.

— У нерастаможенных ежиков в Подольске началась линька. Рухнул строительный кран в Татеве. Придавил, между прочим, барашка. В Агадире…

— Забудь. Пустяки, — Пух прикладывал к себе ее губы. Аккуратно как к ранам. Раны у него были по всему телу.

От того, что они творили друг с другом, атмосферные фронта стали двигаться над Землей по непредсказуемым траекториям. Зоны высокого и низкого давления менялись с частотой, невиданной за всю историю метеорологических наблюдений.

На другие почти безобидные шалости легкими подземными толчками откликнулась как всегда чувствительная Япония, многие иждивенцы Катара проснулись от внезапных головных болей.

— Нет! Эти «пустяки» могут стать причиной серьезных катастроф. Мы больше не будем столь легкомысленны.

Пух легко согласился, понимая — пройдет совсем немного времени, и они снова будут вместе. Им позарез нужно чем — то заменять то, что утратили. Утратили они без малого себя, жизнь, Вселенную.

— Почему твой Вильгельм не бежит, не останавливает нас? Ведь он чувствует все изменения.

— Наверное, есть дела поважнее. Или где-то на Омеге происходит что-то более опасное для Земли, чем мы с тобой, — Покрышкин обхватил Ляпу руками и ногами, словно заплетая в кокон. — Давай я расскажу тебе о самом тяжелом заболевании на Омеге. Рано или поздно, ты очень — очень — очень захочешь вернуться на Землю.

— Я и сейчас хочу. Сильнее, чем Одиссей к Пенелопе, чем Ленин в Питер в феврале и октябре 17—ого, — девушка давно поняла — упоминание исторических персон возвращает Пуха в уютный мир, который он сам для себя построил.

— Вильгельм рассказывал — сейчас это всего лишь грусть об утраченном. Потом будет лихорадка, жажда, безумие. Некоторым приходиться десяток раз кидаться в Чистилище.

— Отчего же эта чесотка не проходит?

— Хранитель объясняет просто — в природе не может быть искусственно удвоенной души, тела, сознания. Поэтому тот, у кого на Земле остался двойник, рано или поздно разобьется в лепешку, лишь бы переместиться с Омеги в чей — нибудь неустроенный организм.