Песок

— Я специально выстроил пирс для встречи с тобой. — ПИФ постарался сделать голос максимально колючим и сухим. — Эта бетонная дорожка далась мне сложнее, чем рощица, замок и скалы вместе взятые. Я каждую трещину на камнях выгравировал в голове, прежде чем Омега расщедрилась проявить волнорез.

В нескольких местах волны перекатывались через камни.

Каждая вторая волна дотягивалась до их ног, которыми они дразнили море. Красное солнце все еще не выбрало, куда укатиться.

Сейчас когда всё проснулось, они могли посвятить тысячелетия славному занятию разглядывания волн.

— Ты уйдешь?

Ляпа пожала плечами — откровенное эмоциональное свинство по отношению к ПИФу.

— Переезжай ко мне. Сваливай от этих импотентов.

— Хороши импотенты. Видел, что мы на Земле устроили? Таланты! Титаны!

— Я тоже здесь могу ежедневно гибель Помпей организовывать. Разрушать и созидать. Переезжай!

Ляпа сказало такое, что поразило ПИФа как удар молнии:

— Я не могу. Мне надо найти Пуха. Он случайно не в твоём замке?

— С ума сошла! Я прозябаю в полном одиночестве. Как Антоний Египетский в Гурзуфе.

— Жаль. Значит снова идти на поклон к Вильгельму. Может, в честь воскресения Омеги он сжалится и расскажет, где Пух.

— Так ты весь этот месяц одна?

— Да

— Я пойду с тобой.

— Нет. В поселке тебя порвут на части. Здесь ты сможешь продержаться чуть дольше.

Ляпа быстро собрала вещи. Через несколько минут огонек свечи поплыл по полю в сторону поселка. ПИФ наблюдал за его трепыханием над землей. По сердцу змеился новый, еще более болезненный шрам.

И все-таки как выглядит рай?

Доктор Гоша не успел обернуться — крепкая рука обхватила сзади. Шею царапнуло холодным. Сознание обнаружило внутри себя еще более холодный ответ: «это бритва, этой бритвой я перережу тебе горло».

У тени не осталось ни имени, ни судьбы, ни мотивов. Было только лезвие и завершенное одинокое желание вскрыть ею артерию.

— Сейчас, милок, потерпи, — зашептал доктор. — Еще чуть — чуть, и станет совсем хорошо.

У человека, размерено дышавшего сзади, надежно прижимавшего его к себе, Гоша не чувствовал никаких угрызений из-за предстоявшего убийства:

— Совсем чуть — чуть, милок, — по шее заструилась кровь. В такие моменты особенно остро сознаешь — все самое главное в жизни происходит не дальше расстояния, до которого можно дотянуться рукой, вооруженной бритвой.

«Как нашло силы это бессильное от всемогущество существо, чтобы материализовать бритву и выйти на охоту?», — и, уф, доктор почувствовал, как проступают чувства. В душе поднимается отклик на боль, появляется запах воздуха, по жилам несется коктейль из неуверенности, страха и надежды.

Все стремительно становилось настоящим. Давление бритвы ослабло. Гоша повернулся. Перед ним стоял прямоугольный детина с детским лицом. Он плакал и одновременно улыбался. Покрутив перед собой лезвие, словно увидев впервые, он швырнул его в кусты.

— Невже все скінчилося?[38] — спросил он Гошу. Доктор не стал интересоваться, что по мнению детины «скинчилось». Неважно. Старая добрая Омега, унылое время, неповоротливое население перестали существовать.

— Крым пока не наш, поэтому все самое главное только начинается, — ответил Гоша. — Сначала реинкарнация чувств, далее весенний маскарад. Внутренние изменения, потом внешние. Классика. Устраивайся поудобнее, браток. У нас места в первом ряду.

Пропустив мимо ушей напутствие, хохол радостно пошагал по своим делам.

«Слушать пение птиц, петь протяжные украинские песни, упражняться в реслинге. Сейчас ТАКОЕ начнется, а они будут веселиться до последнего. Эх, люди, — доктор ностальгически улыбнулся своему подкисшему юношескому максимализму. — И я туда же. У меня нет ни единого шанса выжить, но я не ушел. Омега — моя мечта. Правильные пацаны свои мечты не бросают».

Гоша не ожидал, что радость обновления наваливаться всей своей тяжестью. Тут же захотелось махнуть стакан и плюнуть на принятую на себя миссию спасения.

Доктор за несколько минут добежал до песчаного плёса, в несколько взмахов веслами преодолел узенький пролив между берегом и островком, проигнорировал пестрые сигнальные молоточки, навешанные у массивной деревянной двери, бесшумно проскользнул сквозь нежилой зал на первом и легко отыскал ПИФа в гостиной на втором.

ПИФ медитировал в полутьме единственной жилой комнаты: простор, достойный тесных средневековых замков, высокий потолок, гулкое эхо шагов, свет из единственной, узенькой амбразуры балконной двери.

После ухода Ляпа легкая восторженность упорхнула с груди. Хотелось упасть, прислониться к чему — нибудь вертикальному и устойчивому, замереть — надолго, чтобы все внутри утряслось до полнейшего и беспробудного штиля. Однако вертикальные и устойчивые линии на Омеге закончились. Движения потеряли смысл для ПИФа.

Гость нацепил на лицо подозрительную, хмурую, злую маску — с нею и вступил под грустные очи человека, точную копию которого сегодня обрек на смерть.