Песок

Они перестали слышать не только друг друга, но и себя. Эти существа уже распались на тысячи и тысячи судеб, которые их угораздило рассмотреть и прожить на Земле. Теперь они никто и нигде. Не чувствуют боли, вообще ничего не чувствуют.

«Они чувствуют только желание вернуться? Лишь некоторые — я, Покрышкин, Вильгельм, еще десяток человек, не столь часто путешествующие на Землю, меняются не так стремительно. Но и наши часы сочтены?».

Ляпа направилась к улыбающимся ей безумцам.

Какое преступление не может быть оправдано?

Когда покачивающиеся от усталости ополченцы двинулись к морю, на лужайку выбрела Ляпа. В опущенной руке как маятник раскачивался топор, отмытое до блеска лезвие касалось травы, темная пропитанная кровью ручка надежно перехвачена побелевшими от напряжения пальцами.

Ляпа ускорилась, догнала Вильгельма и безучастно рассказала о проведенной зачистке.

— Как различить спокойных торчков и агрессивных? — этот вопрос она задала спустя почти километр, когда группа подошла к терракотовым скалам (те оказались старыми — невысокими — невнушительными). Фигуры ушлепков отсюда стали точками — неодушевленными фишками какой-то нестрашной игры.

— Если увидишь, что торчок скалится, сосредоточен, мрачен или хмур, смело бей дубиной. Поверь, ты сразу поймешь — с лицом у бедняги что-то не так. Они у них словно заперты. Нам вовсе не требуется их различать — мы пришли спасать их.

— А если топором?

— Но мы же хотим их спасти, подарить еще один шанс? — удивленно спросил Вильгельм.

— Я не хочу.

— И все-таки постарайся сдержаться и бить обухом.

Отряд растянулся вдоль прибоя. Шагать по вылизанному морем песку было легче, чем по лохматым кочкам пляжа. Горячая вода лизала ноги. Многие разулись, некоторые скинули одежду — сегодняшний воздух Омеги стал намного теплее вчерашнего.

О предстоящей битве никто не думал. Даже дойти до скопления торчков представлялось задачей неосуществимой. Шли как стадо овец на убой, как измотанные бурлаки — склонив головы, заплетая в песке ноги. Словно не у них окровавленные багры в руках, словно не они оставили за собой право решать.

Полуголых ПИФа, Луиджи и Гошу (одежда сброшена, чтобы не обжигала, не утягивала на дно), выползающих из воды по линии следования, сначала приняли за торчков, решивших напасть первыми.

Гоша в одних семейных трусах, распаренный, красный с всклокоченными волосами и бородой взмахнул рукой:

— Братцы славяне?! — он подбежал, пожал руки Хранителю, Ли и другим шедшим впереди ушлепкам. — Родные. Вы тоже из окружения выходите? Не в курсе, где линия фронта?

Гоша включил на полные обороты внутренний моторчик обаяния и волчком крутился между потрепанными, полуголыми бойцами. Хранителю видел — доктор погружает нос во все нюансы операции. Прогнать бы в шею, но свежие силы и руки, не оттянутые ведрами, были необходимы.

Ляпа подошла к ПИФу. Он как от солнца отвел от неё взгляд.

«Несколько часов назад мы были вместе. С этого момента мир сто раз перекувырнулся вокруг себя. Потом у нас будет еще вагон времени. Будет? Вера в безграничность времени — последнее, с чем мы расстаемся».

Вслух ПИФ не стал интересоваться Пухом — слишком прозаичная тема разговора перед боем.

Последний привал сделали в ста метрах от пирса, на котором Ляпа и ПИФ болтали ногами шесть часов назад. Уже не таясь, даже надеясь — кто-нибудь из торчков кинется сюда. Проще будет закапывать.

Прежде чем вступить в схватку Хранитель решил приободрить выдохшуюся команду. Он забрался чуть выше по косогору и повернулся к своим людям:

— Представьте, что грандиозный набор чувств, эмоций, нейронов, который мы из себя представляем, встряхнуть, разломать. Выстроенные внутри логические цепочки, перемешать и собрать по — новому, в некую сумбурную непоследовательную комбинацию. Потом поместить ее в оболочку душераздирающей боли, в оболочку отчаяния и тоски. Вам ясен мой диагноз? Я ставлю его всем торчкам Омеги. Сейчас они представляют не только самое совершенное и кровожадное животное, каким является каждый человек. Они еще непоследовательны и необъяснимы. Они за гранью всякого понимания. Так же как Омега. Это уже не люди в привычном значении. У них нет знакомых нам инстинктов. Они могут улыбнуться и тут же вцепиться в глотку. Поэтому сейчас мы будем глушить их баграми. Чтобы спасти их. И горе тому, кто остановится!

Говорить гуру умел.

— На каждого из нас примерно тридцать торчков. У нас нет оружия. Силы на исходе. И нас уже нет. Мы уже мертвы. Нам нечего терять! Будем работать группами. Одни оттесняют к пляжу, другие стараются утихомирить, третьи закапывают.

Разделились на отряды. Первая группа (славянская, как назвал ее Гоша) поднялась на косогор, вытянулась цепью вдоль обрыва. Впереди простиралось зеленое поле, по которому разгуливали ушлепки. Некоторые перемещались медленно — потерянно, кто-то бегал, где-то возникали скопления, вялые драки.

Гоша стоял между ПИФом и Ляпой: