Песок

— Каждый из этих торчков уникальный образец. Их бы в НИИ какой-нибудь или музей. Изучить загадочные комбинации чувств и мыслей, которые может представлять человек. Нам же, дорогие мои здравомыслящие ушлепки, просто необходимо прекратить их страдания. Там тысячи ликов скорби. Убедить себя, что это уже не люди, будет очень непросто. все-таки, ПИФ, опиаты у тебя в пиве. Омега, Омега… Сколько у нас бурдюков с водой?

Ему никто не ответил — возвращаться к припасам у кромки моря было некогда. Доктор шумно втянул воздух:

— Мне кажется или действительно пахнет кровью?

— Будет пахнуть, — гарантировал Вильгельм. Он взобрался на косогор и раздал оставшиеся подручные средства. — Омега не всегда соблюдает последовательность течения времени.

Одиночество может быть содержательным и полезным?

Где — нибудь в горах под крупными звездами остро чувствуется одиночество человека в мерцающей связке Земля — Вселенная — бесконечность. На Омеге все иначе. Ничего не связывало ушлепков ни с одной из осознанных человеком систем координат. Они оказались неизвестно кем, неизвестно где, лишенные могущества — и значит неизвестно зачем. Они не чувствовали одиночества, только усталость. Каждая клетка, каждая капля крови и загонщиков, и их жертв изнывала от невыносимой усталости.

Нельзя объяснить, почему они продолжали действовать.

Большинство торчков мирно сидели или зигзагами бродили по полю, словно боясь выйти за пределы очерченной кем-то линии. Качались, горько постанывали что-то под нос, плакали.

ПИФ видел, как четыре ушлепка встав в кружок и задрав майки синхронно гладили спины друг друга. С такими торчками проще всего — ударом ноги повалить на землю, подтащить к пляжу, забросать песком.

«Только не женщина», — в очередной раз думал ПИФ, подходя к скоплению торчков и выбирая жертву. С женщинами требовалось держать ухо востро. Многим нравилось расцарапывать себе лицо, рвать волосы, платья, делать что-нибудь неожиданное и опасное как для своего здоровья, так и здоровья загонщика.

Некоторые торчки старались улизнуть, но бегали не быстро, сгорбившись, словно что-то тянуло к земле. Встречались и такие, кто как ящерицы извивались по земле, вырывались, уползали — тогда работали в два крюка.

У многих выступала пена на губах. Несколько безумцев нанесли себе страшные кровоточащие раны. Этим, прежде чем закопать, пытались помочь — обтереть, облить водой.

Наконец, последний, самый непредсказуемый и страшный тип торчков — агрессивные. Они дрались, вырывались, визжали, клацали зубами, пинались. Порой не хватало и трех крюков.

Единственно, что позволило группам Хранителя работать эффективно — отсутствие взаимовыручки среди жертв. Они равнодушно наблюдали, когда других забивали дубинами, хватали крючьями, тащили по полю. Словно надеялись — до них очередь не дойдет.

Схватка не походила на битву, погром, избиение — скорее на игру или ритуальное шествие.

Двенадцать групп с баграми и дубинами неторопливо (сил не осталось) перемещались по полю, стараясь обходить места массовых скоплений торчков, где происходили драки, странные игры, другие попытки коммуникации. Справиться с несколькими буйными было много сложнее, чем с их разрозненными собратьями по несчастью.

Бойцы подходили к одинокому торчку, оценивали степень его опасности. Если тот не сопротивлялся, не орал, тычками, пинками подталкивали к пляжу, потом валили на землю. Вторая группа засыпала песком.

Агрессивных били сразу, оглушали, чтобы не сопротивлялся, не пытался подняться. Потом цепляли крючьями. Вырубать торчков старались с одного удара — иначе те могли броситься, ударить, покусать. Рисковать, прикладывать лишние силы никто не хотел, поэтому у большинства торчков головы были рассечены до крови. Наверняка.

Могильщиков всего десять, пять групп по двое в разных частях пляжа. Держа лопаты наготове, они заранее подбегали к месту, куда тащили жертву.

Скоро на вершине косогора выросла цепочка холмиков. Чтобы не тратить время, торчков стали сбрасывать вниз — на пляже сподручнее утрамбовывать их в песок.

Конечно, загонщики старались цеплять за одежду, но на исходе третьего часа мало кто обращал внимание, рвут ли крючья кожу, течет ли кровь. Наоборот, чтобы надежнее ухватить и быстрее дотащить вгоняли крючья поглубже в мясо, даже под ребра. Вырванные шматы плоти уже никого не смущали.

Когда количество блуждающих торчков уменьшилось втрое, зачистка стала походить на забой бельков. Забрызганные кровью загонщики напоминали пьяных промысловиков с дрынами. Шатаясь, ковыляли к своим жертвам — бить аккуратно не осталось сил. Лупили со всего размаха.

ПИФ старался не реагировать на белиберду, которую несли те, кого он забивал. Он хотел быстрее закончить с этим кошмаром, поэтому полубессознательно рассчитывал силу удара так, чтобы не требовалось второго. Вгоняя крюк в тело, ПИФ слышал, как железо скрипит по ребрам, но этот звук был менее болезненным, чем сигналы собственного тела об усталости.