„Несчастный! какой туманъ затмваетъ твой разсудокъ! ?не уже ли ты подобно перьямъ, чернилицамъ, стульямъ и всмъ безсмысленнымъ тварямъ, никогда незнавшимъъ шила и колодки, неужели, — подобно имъ, ты не признаешь великаго сапожника? ?не уже ли спицы не дали теб понятія о чемъ то высшемъ, о томъ, безъ чего не могли бы существовать ни башмаки, ни колоши, ни самые ботфорты; чего не льзя утаить и въ самомъ млко связанномъ мшк, шустъ, шустъ клапъ! и что называютъ — шиломъ?”
Колпакъ смутился и поблднлъ; петли находились въ судорожномъ движеніи и шептали между собою: ?Што тамъ туфля шушукаетъ про сапошнаго мастера? ?што за штука? ?не ушъ ли онъ больше чулошнаго? —
Между, тмъ туфля сверкая блестящею пуговкою, вспрыгнула на креслы, нагнула носикъ колпачной шишечки и нжно затрогивая его каблучкомъ, говорила ему съ ласкою: „Храпушка, храпушка! шустъ шустъ клапъ, шустъ шустъ клапъ! обратися къ намъ, у насъ хорошо, у насъ небо сафьянное, у насъ солнце пуговка, у насъ мсяцъ шишечкой, у насъ звзды гвоздики, у насъ жизнъ сыромятная, въ вакс по горло, щетки не считаны…” —
Не совсмъ понималъ ее колпакъ, однако догадывался что въ словахъ туфли есть что то высокое и таинственное. — Еще долго говорили они, долго нжный лепетъ туфли сливался съ рукуканьемъ колпака; миловидность ея докончило то, чего не могло бы сдлать одно краснорчіе и колпакъ, прикрывая туфлю своею кисточкою, поплелся за нею, нжно припвая: „храпъ, храпъ, храпъ, ру, ру, ру.”
„?Куда ведутъ тебя, бдный колпакъ?” закричала ему мыльница. „?Зачемъ вришь своей предательниц? не душистое мыло ты найдешь у нее, тамъ ходятъ грубыя щетки; и не розовая вода, а каплетъ черная вакса! Воротись пока еще время, а посл — не отмыть мн тебя.”
Но колпакъ ничего не слыхалъ, онъ лишь вслушивался въ шушуканье туфли и слдовалъ за ней, какъ младенецъ за нянькою.
Пришли. Смотрятъ. Мудрено. На огромной колодк торчало шило; концы купались въ вару: рядами стояли башмаки, сапоги всхъ званій и возрастовъ, смазные, съ отворотами: колоши волочилисъ за ботинками и почтительно кланялись ботфортамъ, занимавшимъ первыя мста, и между тмъ огромныя щетки потчивали гостей ваксою!
Величественна было ета картина! она поразила колпакъ; все, что ни воображалъ когда либо нитяный мозгъ его не могло сравниться съ симъ зрлищемъ, и онъ невольно наклонилъ свою кисточку. Одни петли замтили что вс ботфорты и большая часть сапоговъ были пьяны; тщетно докладывали они о томъ колпаку, колпакъ въ пылу своихъ восторговъ не врилъ ни чему и называлъ предусмотрительное шушуканье петель пустыми прицпками.
Между тмъ туфля не дремала, она быстро подвела колпакъ къ колодк; колпакъ встревоженный, вн себя отъ восторга, думалъ что наконецъ близка минута его соединенія съ прекрасною туфлею… какъ вдругъ колодка зашевелилась, ботфорты попадали, колоши застучали, каблуки затопали, туфля захлопала; бшеное шило вертелось и кричало между толпою и чугунный молотокъ съ глупу хлопнулъ отъ радости по толстому брюху бутыли; рки ваксы полились на бдный колпакъ… ?и гд ты прежняя близна колпака? ?гд его чистота и невинность? гд то сладкое время, когда бывало колпакъ выходилъ изъ корыта, какъ Киприда изъ морской пны и солнце отражаясь на огромной лысин Валтера, улыбалось ему? вспомнилъ онъ слова мыльницы! несчетный рядъ воспоминаній пробудился въ душ колпака; угрызеніе совести толстыми спицами кололо его внутренность; онъ почувствовалъ весь ужасъ своего положенія, всю легкомысленность своего поступка; онъ узрлъ пагубныя слдствія своей опрометчивой доверенности къ втреной туфл, опрометью бросился онъ къ корыту: „Щелокъ спасетъ меня!” думалъ онъ „мыло! корыто! заклинаю васъ! поспшите ко мн на помощь, омойте меня отъ безчестія, пока не проснулся нашъ Валтеръ…
Но колпакъ остался не вымытымъ, потому что въ ету минуту Валтеръ проснулся…
VII
СКАЗКА,
О ТОМЪ, КАКЪ ОПАСНО ДВУШКАМЪ ХОДИТЬ ТОЛПОЮ ПО НЕВСКОМУ ПРОСПЕКТУ
Какъ сударыня! вы уже хотите оставить насъ? — Съ позволенія вашего попровожду васъ. — „Нтъ не хочу чтобъ такъ учтивый господинъ потрудился для меня.” — Изволите шутить, сударыня.