Пестрыя сказки [старая орфография]

„Еще хуже” — просоплъ Нмецкій носъ, — „на меня верхомъ садятся, да еще пришпориваютъ. "

„Все не то!” возразилъ чародй — „все не то! еще хуже: Русскія двушки не хотятъ больше быть заморскими куклами! — вотъ настоящее горе! продолжись оно — и Русскіе подумаютъ, что они въ самомъ дл такіе же люди…”

„Горе! горе!” закричали въ одниъ голосъ вс басурманы.

„Надобно имъ навезти побольше романовъ мадамъ Жаилисъ.” говорила голова.

„Внушить имъ правила нашей нравственности” толковалъ животъ.

„Выдать ихъ замужъ за нашего брата” твердилъ чуткій носъ.

„Все ето хорошо!” отвчалъ чародй — „да мало! Теперь уже не то что было! На новое горе — новое лкарство; надобно подняться на хитрости!” Думалъ, долго думалъ чародй, — наконецъ махнулъ еще рукою — и предъ собраніемъ явился треножникъ, Маріина баня и реторта, и злоди принялись за работу.

Въ реторту втиснули они множество романовъ мадамъ Жанлисъ, Честерфильдовы письма, нсколько листовъ изъ Русской азбуки, канву, Итальянскія рулады, дюжину новыхъ контрадансовъ, нсколько выкладокъ изъ Англинской нравственной Ариметики, и выгнали изъ всего етаго какую-то безцвтную и бездушную жидкость. Потомъ чародй отворилъ окошко, повелъ рукою по воздуху Невскаго проспекта и захватилъ полную горсть городскихъ сплетней, слуховъ и расказовъ; наконецъ изъ ящика вытащилъ огромный пукъ бумагъ и съ дикою радостію показалъ его своимъ товарищамъ; то были обрзки отъ дипломатическихъ писемъ и отрывки изъ письмовника, въ коихъ содержались увренія въ глубочайшемъ почтеніи и истинной преданности; — все ето злоди, прыгая и хохоча, ну мшать съ своимъ бсовскимъ составомъ: французская голова раздувала огонь, нмецкій носъ размшивалъ, а англійскій животъ словно пестъ утоптывалъ.

Когда жидкость простыла — чародй къ красавиц: вынулъ бдную, трепещущую изъ подъ стекляннаго колпака и принялся изъ нея, злодй! вырзывать сердце. О! какъ страдала, какъ билась бдная красавица! какъ крпко держала она свое невинное, свое горячее сердце! съ какимъ Славянскимъ мужествомъ противилась она басурманамъ. — Уже они были въ отчаяніи, готовы отказаться отъ своего предпріятія; но на бду чародй догадался, схватилъ какой то маменькинъ чепчикъ, бросилъ на уголья: чепчикъ закурился и отъ етаго курева красавица одурла.

Злоди воспользовались етимъ мгновеніемъ, вынули изъ нея сердце и опустили его въ свой бсовскій составъ. Долго, долго они распаривали бдное сердце Русской красавицы, вытягивали, выдували, и когда они вклили его въ свое мсто, то красавица позволила имъ длать съ собою все что имъ было угодно. Окаянный басурманинъ схватилъ ея пухленькія щечки, маленькія ножки, ручки, и ну перочиннымъ ножемъ соскребать съ нихъ свжій Славянскій румянецъ и тщательно собирать его въ баночку, съ надписью: rouge v'eg'etal;— и красавица сдлалась бленькая, бленькая какъ копчикъ; насмшливый злодй не удовольствовался етимъ: маленькой губкой онъ стеръ съ нея близну и выжалъ въ сткляночку съ надписью: lait de coneombre,и красавица сдлалась желтая, коричневая; потомъ къ наливной шейк онъ приставилъ пневматическую машину, повернулъ, — и шейка опустилась и повисла на косточкакъ; потомъ маленькими щипчиками разинулъ ей ротикъ, схватилъ язычекъ и повернулъ его такъ — чтобы онъ не могъ порядочно выговорить ни одного Русскаго слова; наконецъ затянулъ ее въ узкій корсетъ, накинулъ на нее какую-то уродливую дымку и выставилъ красавицу на морозъ къ окошку. — За симъ басурмане успокоились; безмозглая французская голова съ хохотомъ прыгнула въ банку съ пудрою; нмецкій носъ зачихалъ отъ удовольствія и поплелся въ бочку съ табакомъ; англійскій животъ молчалъ, но только хлопалъ по полу отъ радости и такъ же уплелся въ бутылку съ содовою водою; и все въ магазин пришло въ прежній порядокъ и только стало въ немъ одною куклою больше!

Между тмъ время бжитъ да бжитъ; въ лавку приходятъ покупщики, покупаютъ паутинный газъ и мушиные глазки, любуются и на куколокъ. — Вотъ одинъ молодой человкъ посмотрлъ на нашу красавицу, задумался, и —, какъ ни смялись надъ нимъ товарищи, — купилъ ее и принесъ къ себ въ домъ. Онъ былъ человкъ одинокій, нрава тихаго, не любилъ ни шуму, ни крику; онъ поставилъ куклу на видномъ мст, одлъ, обулъ ее, цловалъ ее ножки, и любовался ею какъ ребенокъ. — Но кукла скоро почуяла русскій духъ; ей поправилось его гостеприимство и добродушіе. — Однажды когда молодой человкъ задумался, — ей показалось, что онъ забылъ о ней, — она зашевелилась, залепетала; — удивленный онъ подошелъ къ ней, снялъ хрустальный колпакъ, посмотрлъ: его красавица кукла куклою. — Онъ приписалъ ето дйствію воображенія и снова задумался, замечтался; кукла разсердилась: ну опять шевелиться, прыгать, кричать, стучать объ колпакъ, — ну такъ и рвется изъ подъ него. — „?Не ужели ты въ самомъ дл живешь?” говорилъ ей молодой человкъ, — „если ты въ самомъ дл живая, я тебя буду любить больше души моей; ну докажи же, что ты живешь, — вымолви хотя словечко!”

„Пожалуй!” сказала кукла, — „я живу, право живу.”