Пестрыя сказки [старая орфография]

Между тмъ онъ опорожнилъ вторую четверть штофа и принялся за работу; но пока привычная рука его быстро выгибала, крючки на бумаг, его самолюбіе, возбужденное видомъ тетрадки, работало: онъ вспоминалъ сколько разъ онъ перевозилъ мертвыя тла на границу сосдняго узда и тмъ избавлялъ своего Исправника отъ излишнихъ хлопотъ; да и вообще: составить ли опредленіе, справки ли навести, подвести ли законы, войти ли въ сношеніе съ просителями, рапортовать ли начальству о невозможности исполнить его предписанія, — везд и на все Севастьянычь; съ улыбкою воспоминалъ онъ объ изобртенномъ имъ средств: всякой повальный обыскъ обращать въ любую сторону; онъ вспоминалъ какъ еще недавно такимъ невиннымъ способомъ онъ спасъ одного своего благопріятеля: етотъ благопріятель сдлалъ какое то дльцо, за которое онъ могъ бы легко совершить нкоторое не совсмъ пріятное путешествіе; учиненъ допросъ, наряженъповальный обыскъ, — но при семъ случа Севастьянычь надоумилъ спросить прежде всхъ одного грамотнаго молодца съ руки его благопріятелю; по словамъ грамотнаго молодца написали бумагу которую грамотный молодецъ перекрестяся подписалъ, а самъ Севастьянычь приступилъ къ одному обывателю, къ другому, къ третьему съ вопросомъ; „?И ты тоже, и ты тоже?” да такъ скоро началъ перебирать ихъ что —, пока обыватели еще чесали за ухомъ и кланялись, приготовляясь къ отвту, — онъ усплъ ихъ переспросить всхъ до послдняго, и грамотный молодецъ снова, за неумніемъ грамоты своихъ товарищей, подписалъ перекрестяся, ихъ единогласное показаніе. Съ неменьшимъ удовольствіемъ вспоминалъ Севастьянычь какъ при случившемся значительномъ начет на Исправника, онъ усплъ вплести въ ето дло человкъ до пятидесяти, начетъ разложить на всю братію, а потомъ всхъ и подвести подъ милостивый Манифестъ. — Словомъ, Севастьянычь видлъ, что во всхъ знаменитыхъ длахъ Рженскаго Земскаго Суда онъ былъ единственнымъ виновникомъ, единственнымъ выдумщикомъ и единственнымъ исполнителемъ; что безъ него бы погибъ Засдатель, погибъ Исправникъ, погибъ и Уздный Судья и Уздный Предводитель; что имъ однимъ держится древняя слава Рженскаго узда, — и невольно по душ Севастьяныча пробжало сладкое ощущеніе собственнаго достоинства. Правда, издали —, какъ будто изъ облаковъ, — мелькали ему въ глаза сердитые глаза Губернатора, допрашивающее лице Секретаря Уголовной Палаты; но онъ посмотрлъ на занесенныя метелью окошки; подумалъ о трехъ стахъ верстахъ, отдляющихъ его отъ сего ужаснаго призрака; для увеличенія бодрости выпилъ третью четверть штофа и — мысли его сдлались гораздо веселе: ему представился его веселый Рженскій домикъ, нажитый своімъ умкомъ; бутыли съ наливкою на окошк между двумя бальзаминными горшками; шкапъ съ посудою и между нею въ средин на почетномъ мст хрустальная на фарфоровомъ блюдц перешница: вотъ идетъ его полная блолицая Лукерья Петровна; въ рукахъ у ней здобный крупичатый коровай; вотъ телка, откормленная къ Святкамъ, смотритъ на Севастьяныча; большой чайникъ съ самоваромъ ему кланяется и подвигается къ нему; вотъ теплая лежанка, а возл лежанки перина съ камчатнымъ одяломъ, а подъ периною свернутый лоскутъ пестрядки, а въ пестрядк блая холстинка, а въ холстинк кожаный книжникъ, а въ книжник сренькія бумажки; — тутъ воображеніе перенесло Севастьяныча въ лта его юности: ему представилось его бдное житье-бытье въ батюшкиномъ дом; какъ часто онъ голодалъ отъ матушкиной скупости; какъ его отдали къ дьячку учиться грамот —, онъ отъ души хохоталъ вспоминая, какъ однажды съ товарищами забрался къ своему учителю въ садъ за яблоками и напугалъ дьячка который принялъ его за настоящаго вора; какъ за то былъ высченъ и въ отмщеніе оскоромилъ своего учителя въ самую Страстную Пятницу; потомъ представлялось ему: какъ наконецъ онъ обогналъ всхъ своихъ сверстниковъ и достигъ до того что читалъ апостолъ въ приходской церкви, начинал самымъ густымъ басомъ и кончая самымъ тоненькимъ голоскомъ, на удивленіе всему городу; какъ Исправникъ, замтивъ что въ ребенк будетъ прокъ, приписалъ его къ Земскому Суду; какъ онъ началъ входить въ умъ; оженился съ своею дражайшею Лукерьей Петровной; подучилъ чинъ Губернскаго Регистратора, въ коемъ и до днесь пребываетъ, да добра наживаетъ; сердце его растаяло отъ умиленія и онъ на радости опорожнилъ и послднюю четверть обворожительнаго напитка. Тутъ пришло Севастьянычу въ голову что онъ не только что въ Приказ, но хватъ на вс руки: какъ заслушиваются его, когда онъ подъ вечерокъ, въ веселый часъ, примется разсказывать о Бов Королевич, о похожденіяхъ Ваньки Каина, о путешествіи купца Коробейникова въ Іерусалимъ — неумолкаемыя гусли, да и только! — и Севастьянычь началъ мечтать: куда бы хорошо было, если бы у него была сила Бовы Королевича и онъ бы смогъ кого за руку — у того рука прочь, кого за голову — у того голова прочь; потомъ захотлось ему посмотрть, что за Кипрскій такой островъ есть, который, — какъ описываетъ Коробейниковъ, — изобиленъ деревяннымъ масломъ и Греческимъ мыломъ, гд люди здятъ на ослахъ и на верблюдахъ, и онъ сталъ смяться надъ тамошними обывателями которые не могутъ догадаться запрягать ихъ въ сани; тутъ начались въ голов его разсужденія: — онъ нашелъ что или въ книгахъ неправду пишутъ, или вообще Греки должны быть народъ очень глупый, потому что онъ самъ разспрашивалъ у Грековъ —, прізжавшихъ на Рженскую ярмарку съ мыломъ и пряниками, и которымъ кажется должно было знать что въ ихъ земл длается, ?зачемъ они взяли городъ Трою —, какъ именно пишетъ Коробейниковъ, — а Царь-градь уступили Туркамъ? — и никакого толку отъ етаго народа не могъ добиться: чт оза Троя такая, Греки не могли ему расказать, говоря что вероятно выстроили и взяли етотъ городъ въ ихъ отсутствие; — пока онъ занимался етимъ важнымъ вопросомъ предъ глазами его проходили: и Арапскіе разбойники; и Гнилое море; и процессія погребенія кота; и Палаты Царя Фараона, внутри вс вызолоченныя; и птица Строфокамилъ, вышиною съ человка, съ утиною головою, съ камнемъ въ копыт…