ГАЙ
ГРАНЯ. А мне куда, Паша?
ГАЙ. Сейчас. и тебе работу найдём.
ГРАНЯ. Смел ты! Один на двоих, да ещё таких.
ГАЙ. А с ними иначе нельзя. Этих блатарей, паразитов, я с первой пересылки бью и до последнего лагеря буду бить. Это — те же чекисты, жить не дают. Отдали им Пятьдесят Восьмую, кровь сосать. А наши — боятся.
Кран подымает ломы и молоты. Каменщики разбирают их и начинают бить стену. Она подаётся — кирпичами и слитками их. Гай сидит мрачно.
ГРАНЯ. Ты всё хмуришься. Как бригаду накормить?
ГАЙ. Пропади оно, это бригадирство, зачем я за него взялся! Если работяга ослаб и нормы не одолевает — что мне остаётся? По спине его?
ГРАНЯ. Павел! Ну, бригадир всё равно будет, не ты, так другой. Да стерва попадётся. Работягам только хуже.
ГАЙ. Так рассуждать — знаешь…
Долгая пауза. Рабочие шумы стройки.
Моя дивизия на Эльбе войну кончила, а я — здесь… Теперь дезертиров отпустили, фронтовиков держат. Отец мой умер в лагере, друзья легли на фронте. Кого контрразведка схватила. Кто утёк, ищет счастья в Бразилии, в Австралии…
ГРАНЯ
ГАЙ. Ты — женщина и бытовичка.
ГРАНЯ. Я фронт
ГАЙ. Дадут тебе амнистию — ты через год всё забудешь.
ГРАНЯ. Ну и ты забудешь.
ГАЙ. Нет, я не забуду. Контрразведок ты не видала, Граня, и какие там люди сидят. Этим людям я кровью клялся, что жизнь моя теперь уже не моя.
Входит
Слушай, был у нас в камере человек, говорил так: если б не жили люди семьями — ни один тиран не удержался бы на троне. Снесло б его, как водой. То-то и оно, что нам шею ломают, а мы всё семьями обзаводимся.
ГРАНЯ. Паша! Ну что ты сравниваешь, — ну какая тут семья?
ГАЙ. Всё равно, эта любовь нам все руки-ноги путает. Теперь завели моду при КВЧ танцевать под баян. Так чт
ГРАНЯ. Э-э-эх, горюшко ты моё, горе… Пожалеешь когда-нибудь и ты обо мне…
Где-то за зданием внизу раздаётся звон об рельс. Каменщики бросают работу. Справа входит ЖЕНЬКА.
ЖЕНЬКА. Таш-кент! Наша бригада на обед последняя!..
2-Й КАМЕНЩИК. Правда, братцы, ночью был шмон, недоспали, давайте поспим!
Каменщики располагаются на подмостях. Гай идёт на середину сцены, ложится навзничь, неподвижен. Вместо него к Гране садится Шурочка, она рассматривает себя в карманное зеркальце.
ШУРОЧКА. Годы идут, Граня… Надо в лагере замуж выходить. Кому мы потом на воле?..
ГРАНЯ. Предлагал.
ШУРОЧКА. Ну знаешь, ты в гнилого интеллигента превращаешься. Это редкий в лагере человек, кто б от хлеборезки сам отказался. Сыта, к зиме тепло, в юбочке, в блузочке, — а тут вата вон из брюк вылезает, да машина ОСО, две ручки, одно колесо…
ГРАНЯ. С какой душой можно работягу обвесить хоть на грамм?.. Я для себя решила: по-лагерному не жить. Лишь бы мне сволочью не стать! — а жива-нежива — какая разница?
Снова появляется
КУКОЧ. Здравствуй, Граня.
Пауза.
Слушайте, леди, давно хочу вас спросить: с бригадиром уже… у-гм? Нормально?
ГРАНЯ
КУКОЧ. Что, это от меня зависит?
ГРАНЯ. Слушай… Давно и я хочу тебя спросить… А ты… в оперативной части… подрабатываешь?
КУКОЧ
ГРАНЯ
КУКОЧ. Ты с ума сошла. При чём буду я?
ГРАНЯ. Смотри, словами я не бросаюсь. Не такого, как ты, убила, а тебя мне убить — что гусеницу раздавить… зелёную…
КУКОЧ. Ты какая-то заклятая. Я таких женщин не встречал никогда. У тебя сердца нет…
Никем не замеченные, справа безшумно вбегают ЖОРИК и
ГРАНЯ. Ну что же вы? Спасайте бригадира! Вы, Пятьдесят Восьмая дерьмовая, чёрт бы вас драл!
Граня впивается в одного из блатных. Хрипение. Стоны и безсвязные выкрики борьбы. Гай мучительно-постепенно начинает подыматься, и