Читаем Пьесы и сценарии полностью

Пьесы и сценарии

ФРОЛОВ. Да вы что — все против меня? Ну, я вас разгоню, ей-богу разгоню, новых наберу! Вот ещё Рокоссовского этого (кивает в сторону вагранки), дармоеда, на мою голову взяли. Кокос кончается, чугун кончается, — чем жить будем?

ЧЕГЕНЁВ. Не на твои деньги, сам с нашего литья живёшь.

МУНИЦА (вскипая). На шо вин мэни потрибен, ничо-го робыть нэ можэ!

ЧЕГЕНЁВ (тянется за лопатой). Эй, мамалыга! Смотри, я казак донской! Всем вам социализм на тридцать лет надо построить, чтоб вы знали.

МУНИЦА (Яхимчуку). Але як? Як?

ЯХИМЧУК. А я прэмии нэ потрибую.

МУНИЦА. Як нэ знаетэ, так и нэ кажить.

ЯХИМЧУК. А як знаю?

МУНИЦА. А як нэ знаетэ?

ФРОЛОВ. Да, ребята, чтоб я этой печки и в глаза…

ЧЕГЕНЁВ. Не говори ему, батя! Не говори, а то он сто тысяч получит!

ЯХИМЧУК. Голова ваша дурья! Форсунку трэба уще зробыть! Воздуходувные отвэрстия трэба заменьше, на який бис гэнде во яки глотки здоровы?

Быстро входит Гурвич.

ГУРВИЧ. Ну что, литейщики, летучий митинг? Провалили бронзу, теперь митингуете? Хвастался, Макар?

МУНИЦА. Чекайтэ, будэ бронза!

ГУРВИЧ. У тебя всё будет! — утюги, сковородки, котелки — ширпотреб наладили, в Москве такого нет! Я вот вас на лесоповал отправлю! Чегенёва — первого.

ЧЕГЕНЁВ. Пожалуйста, я нигде не пропаду.

ФРОЛОВ. А чем ребята виноваты? Такой печки нельзя сложить. Нигде не видано такой печки. Спросите инженеров. Я вот с таких лет по литейках, не люблю по-пустому говорить. Давайте мне командировку тигли толкать. На Урал.

ГУРВИЧ. Я тебе не Урал, я тебе аврал устрою! Строгальный станок не успевает детали обрабатывать, всё утюги ваши строгает… (Подходит к Яхимчуку, кладёт ему руку на плечо.) Яхимчук! Как человека тебя прошу! Ну придумай, помоги! Экскаваторщики на простое стоят, ничего не зарабатывают! Ребята! Ну хоть временную печь! Хоть на одну плавку!

МУНИЦА. Арнольд Ефимыч! Форсунку переробым, фурмы переробым — и будэ бронза перший кляс!

ГУРВИЧ. Ну хоть временную печь, на одну плавку, чтоб к Октябрьской рапортовать.

МАСТЕР МЕХЦЕХА. Арнольд Ефимыч! Прессножницы ведь опять стоят.

ГУРВИЧ (ужаленно). Как опять? Как стоят?.. Ну, Яхимчук, будь человеком, помоги! Давай, Макар, премия будет! (Стремительно уходит с мастером мехцеха.)

ФРОЛОВ. Не соглашайтесь, ребята. Мол, не можем — и взятки гладки… В общем, ковыряйтесь помалу, я пошёл. Если Арнольд спросит меня, скажите — в Первое СМУ пошёл… Или во Второе… (Уходит.)

ЧЕГЕНЁВ. Батя! Ну кто стучит? Ну кто про утюги стучит? Ну не стало жизни от стукачей. Или строгальный засыпался? Горим, батя! (Уходит.)

ЯХИМЧУК. Ну як? Прэмия пополам?

Муница молчит.

То я жартую, жартую… Николы б я вам нэ сказав, але скрыбно мэни дывыться, як вы усе дило губитэ. Закрутылысь с Гурвичем докупы. Дэ оливець? Ходимте, я вам начерчу.

МУНИЦА. А класть удвох будэмо?

ЯХИМЧУК. Удвох, удвох.

Уходят. На сцене никого. Воздух уже чист. Стук внутри вагранки прекращается. Входит ЛЮБА.

ЛЮБА. Арнольд Ефимыч, вас к телефону!.. Только заскочил, где ж он?.. (Заглядывает во внутреннее помещение, возвращается.)

Из-под вагранки на карачках кто-то вылезает.

Ой, кто там?

Это Нержин, он распрямляется. Его до невероятия изодранная брезентовая спецовка с прорехами до голого тела, лицо и рваная фуражка — в серой пыли. На глазах — целлулоидовые самодельные очки, в руках — зубило и молоток.

НЕРЖИН. Я. Не узнаёте?

ЛЮБА. Это вы-ы?! На кого вы похожи!! (Заливчато смеётся.)

Нержин поднимает очки, улыбается, чешет голову молотком.

Как вы там поместились, внутри?

НЕРЖИН. Тесновато, правда. Но я теперь худой. Вот пыли много… Люба. Так вас зовут?

ЛЮБА. Вы запомнили? Мне казалось, когда вы были завпроизводством, — вы людей не замечали.

НЕРЖИН. Отчасти было… Я тянулся — попасть в милость. Поманили меня какой-то иллюзией погонов, и я пошёл. С такой высокой лестницы скатился, а на последней ступеньке хотел удержаться. Гнуть других, только б не гнуться самому… А оказывается, куда вольней простому чумазому.

ЛЮБА. Простые чумазые — умирают…

НЕРЖИН. Ну вот же — долбаю шлак и песни пою.

ЛЮБА. Это потому, что в литейке. Здесь пайка высокая.

НЕРЖИН. Слушайте, а я, знаете, иногда что думаю?.. Может быть, шкура наша всё-таки не самое дорогое, что у нас есть?

ЛЮБА (очень внимательно). А — что же?..

НЕРЖИН. Да в лагере как-то сказать неудобно… Может быть, всё-таки… совесть?

ЛЮБА (пристально смотрит). Вы — думаете?..

Пауза.

НЕРЖИН. Ну, а как ваши руки? Я помню.

ЛЮБА. Руки? (Протягивает их.)

НЕРЖИН. Что такое? (Роняет зубило и молоток, берёт Любу за руки.) Совершенно беленькие? Всё прошло?

ЛЮБА (хохочет). А ничего и не было!