КОНФЕРАНСЬЕ. Беленький такой! В Китае, говорят, ещё есть. Скоро и там не будет!
Слышно, как Люба кончает петь:
Долгие шумные аплодисменты, крики «бис!».
ШУРОЧКА. Камилл Леопольдович! Ходит параша, что на днях будет большой этап. Пятьдесят Восьмой статьи.
ГОНТУАР. Перед праздником — вполне допускаю. Но бывает ли в лагере хоть один день без параш?
ШУРОЧКА. Ой, сил нет ещё куда-нибудь ехать на зиму! Хоть бы этапами нас не мучили!
Аплодисменты.
ГОНТУАР. Я вот слышал другое, вы не слышали? Что перед нашим приездом арестовали здесь, — ну, взяли в шизо, — одного молоденького поэта, — стихи у него фельдшер вытащил из-под подушки. и теперь под следствием, говорят, он умирает…
Аплодисменты. Возвращается
ШУРОЧКА. Я поздравляю тебя, Люба. Ты — почти как Шульженко.
ЛЮБА. Правда? Ты заметила? Все говорят, что я на неё очень похожа. и — попала в тональность, боялась не попасть. Ну, переодеваться! Глебушка, быстро, помогай!
Забегает за ширму, оттуда время от времени появляется её обнажённая рука, подающая или берущая от Нержина что-нибудь из частей туалета, сложенных на скамье.
Возьми!.. На, положи!.. Вон то, под голубеньким!.. Да осторожней, не помн
Нержин обходит ширму, скрывается там. Потом ширма сама поворачивается так, что открывает Любу и Нержина зрителям, но скрывает от остальной комнаты. Люба смотрится в ручное зеркало. Нержин застёгивает ей сзади платье, целует в шею, обнимает, оборачивает к себе. Долгий поцелуй.
НЕРЖИН. Любонька, что со мной?..
ЛЮБА. А что с тобой?
НЕРЖИН. Кт-то тебя так научил целоваться?
ЛЮБА. Научи-илась…
Целуются.
НЕРЖИН. Ты… просто отчаянная какая-то. Ты меня… выпиваешь всего. Я… теперь не буду без тебя, слышишь? Я не могу без тебя!..
ЛЮБА. Сегодня познакомились — и уже не можешь?
НЕРЖИН. С тех пор, как я арестован, — я как в чёрном дыму, я улыбаться перестал. А с тобой мне так хорошо стало, будто ты меня
ЛЮБА. Говори ещё…
НЕРЖИН. После этой твоей баржи, этих тёмных сеней — ты мне как сестрёнка обиженная младшая! и вдруг — так невозможно целуешься, в руках так бьёшься! Я — полюбил тебя, Любонька!.. Не по-лагерному, по-настоящему.
ЛЮБА. Как это может быть? У тебя жена…
НЕРЖИН. Где-то за тридевять проволок и на десять лет… Я сам не понимаю, как это может быть…
ЛЮБА. Ты не знаешь, какая я… Первый муж меня бил, я от него ушла, второй безпутничал, а когда меня арестовали — отказался от меня. С тех пор…
НЕРЖИН. Бедная ты моя, бедная…
ЛЮБА. Я совсем не бедная, Глебушка… С тех пор — я жила не с одним…
НЕРЖИН
ЛЮБА. Не с одним. Ты не можешь меня любить.
НЕРЖИН. Любушка! Но ведь тебе пришлось так, ты… не из жадности?
ЛЮБА. А если как раз — из жадности?.. Ты думаешь — замужество в четырнадцать лет проходит даром?
НЕРЖИН. Люба! Тебя для этого ли спасали с баржи!?
ЛЮБА
КОНФЕРАНСЬЕ. Любка! Где ты есть! На сцену!
ЛЮБА. И-ду!..
Нержин опускается на скамью, перебирает пальцами платье, снятое Любой. Кто-то тихо играет на гитаре в дальнем углу.
ШУРОЧКА
Нержин оглядывается.
Это я роль повторяю, роль. Это Островский написал. Вы так сияете! Вам подарили неразменный целковый? Честное слово, я вам завидую.
НЕРЖИН. Я сам себе… завидую.
ШУРОЧКА
НЕРЖИН
Шурочка отходит. Слышно пение Любы. Подходит уже разгримированный
КОСТЯ. Ну, как живёшь, Глеб? Ты, я вижу, не теряешься?
НЕРЖИН. А ты?
КОСТЯ. Я — нормально. Ну, немножко хреново. С кубл
Бурные аплодисменты. Не сразу возвращается
КОНФЕРАНСЬЕ. Камилл Леопольдович! «Волки и овцы» — на старт! Любка, расти! — тебе хлопал сам начальник лагеря!
ЛЮБА. Почему ты не ходил меня слушать?
НЕРЖИН. Где мы встретимся? Одни!
ЛЮБА. Глеб! А может — не нужно?
НЕРЖИН. Нет, абсолютно нужно! Я теперь не оторвусь от тебя!
ЛЮБА