Пьесы и сценарии

НЕРЖИН. Нет! (Оглядывается, увлекает Любу за ширму. Целуются.) После твоего поцелуя мне — хоть и не жить… Где ты так целоваться научилась?..

ЛЮБА (ласкается). Если б я могла перемениться для тебя! Стать чистенькой-чистенькой!

НЕРЖИН. Где мы встретимся? Где?

ЛЮБА. Ну что ж, в литейку к тебе буду приходить… на чердак, где кокс. (Пауза.) Обязательно, да? Обязательно?

Выходят, садятся на скамью.

А что будет из этого, ты не думаешь? (Со внезапной силой.) Скажи, родной! А ты есть не хочешь сейчас? Я есть хочу! Я голодная! Я всю жизнь хотела есть!! Разве мы с тобой в лагере проживём? Устраиваться ты не умеешь, работать ты ничего не умеешь. Один ты ещё как-нибудь выплывешь, а со мной потонешь. Да ты сам скоро откажешься от меня.

НЕРЖИН. Нет! Ни за что!!

ЛЮБА. Прораб меня выгонит на общие…

НЕРЖИН (с тревогой). Прораб зачем тебя взял в посыльные?

ЛЮБА. Это принято в лагерях. Так делают все…

НЕРЖИН. и ты с ним?!..

ЛЮБА. Да ему некогда всё… То к телефону…

НЕРЖИН. Но если завтра у него будет время?..

ЛЮБА. А ты мне другого такого места не найдёшь?

НЕРЖИН. Люба! Люба! С этого дня…

ЛЮБА. Ну зачем я тебе? Ведь я же — лагерная шалашовка!..

Шумно вваливается ОРКЕСТр. Гул голосов. Кладут инструменты. Гонтуар и Шурочка идут на сцену, навстречу им Колодей, Кукоч, Мерещун.

КОЛОДЕЙ. Ух какой ты размазался! Смешная будет пьеса?

ГОНТУАР. Смешная.

КОЛОДЕЙ. Значит, посмеёмся. После работы — почему не посмеяться? А то ты рассказывал что-то, как кота за хвост тянул, — дуб да ёлки, уж и так лесоповал всем надоел.

Гонтуар и Шурочка уходят. Мерещун громко смеётся.

Нет, правда, в том дубе, может, каких четыре кубометра, а разгово-ору!

КУКОЧ. Где она? Где она, обольстительница? Любочка? Пела — блистательно, а сама — помпезна! Успех — голливудский! Сам начальник лагеря хлопал! Поздравляю! (Жмёт руку.)

КОЛОДЕЙ (обходя комнату). Ну, как тут? Режима не нарушаете?

МЕРЕЩУН. Любочка! Сколько огня, сколько экспрессии! (Жмёт ей руку, садится рядом на скамью, по другую сторону от Любы.) Слушал Шульженко — ты ничуть не хуже! Сейчас бы в Сочи телеграмму — чтоб тебе букет! самолётом!

ЛЮБА (польщена). Спасибо, спасибо!

МЕРЕЩУН (беря её за локоть). А почему в санчасть никогда не зайдём? На пару деньков освободить тебя перед праздниками?

ЛЮБА. А зачем? Я не больна.

МЕРЕЩУН. Ну ка-ак зачем? Женские дела — голову помыть спокойно, постирать там. Приходи завтра, освобожу. Придёшь?

КУКОЧ. Ну как, Нержин, в литейке? тяжело? Понимаете, сижу целыми днями, думаю — ничего не могу для вас выдумать.

НЕРЖИН. Я благодарен. Я лучшего не просил.

КУКОЧ. Ну да, но культурные люди должны быть джентльменами, надо помогать, надо выручать… (Увидев Женьку.) Слушайте, мистер, вы же прекрасно поёте, но почему не классику?

ЖЕНЬКА. Я уж писал домой, чтобы мне Чайковского…

КУКОЧ. Зачем Чайковского? Возьми ты «Цыганский барон», возьми «Голубая мазурка»…

КОНФЕРАНСЬЕ. Кто в зал — проходи! Начинаем!

Уходит большинство артистов, Кукоч.

КОЛОДЕЙ. Не начинайте! Ещё я пойду. (Нержину.) Алё! А ты что здесь? Встань, когда с тобой говорят.

Нержин встаёт.

Зачем ты здесь?

НЕРЖИН. Так просто, гражданин начальник.

КОЛОДЕЙ. Так просто не бывает. У заключённых всегда задние мысли. Ты же не артист? Иди в зал.

НЕРЖИН. Гражданин начальник, какая разница? Я отсюда смотрю.

КОЛОДЕЙ. Не положено отсюда смотреть. Был завпроизводством — смотри, откуда хочешь. А сейчас работяга? Кончились денёчки, иди, где все.

НЕРЖИН. Разрешите, я останусь, гражданин начальник.

КОЛОДЕЙ (сердясь). Говорю — не положено! Тут — зона рядом. Может, ты побег готовишь. Иди, иди, пока в кондей не послали.

Нержин уходит, оглядываясь на Любу.

Доктор!

МЕРЕЩУН (сидя). Что скажешь, начальник?

КОЛОДЕЙ (тихо). Там спирт есть у тебя?

МЕРЕЩУН. Вообще, нет. Но для тебя поищем.

КОЛОДЕЙ. А для других и не надо. Грамм сто приготовь. Приду после концерта.

МЕРЕЩУН. Ладно.

КОЛОДЕЙ. Ну так что? Начинаете? Пойдём, посмеёмся. (Уходит.)

Спектакль почти не слышен. В комнате остался мало кто.

МЕРЕЩУН. Люба, я был в армии начсандив, полковник, так что мне садиться было тяжелей, чем другим. С меня сняли погоны, ордена, швырнули в лагерь и велели работать в санчасти под командой какого-то неграмотного фельдшера, который бы у меня в дивизии сапоги чистил, а здесь он «гражданин начальник»! Но хлебнул я тридцать дней общих работ, опухли ноги, так что сапог снять не могли, голенища разрезали, — смирился. и теперь меня из санчасти калачом не выманишь. Любочка! Санчасть в лагере — это всё! Я тебя в санчасти устрою. Раздатчицей.

ЛЮБА. Я и так устроена…