Петер Каменцинд

Уход за больным был для меня непривычным и вначале мало приятным занятием, особенно раздевание и одевание; но мой друг обнаруживал такое терпение и благодарность, что мне становилось стыдно, и я старался максимально бережно помогать ему. В дом профессора я почти не заходил, зато довольно часто бывал у Елизаветы, куда меня влекло с непреодолимой силой. Я сидел там, выпивал чай или стакан вина, наблюдал, как выполняет она роль гостеприимной хозяйки. Нежная юношеская сентиментальность оставила меня окончательно, теперь нормальными отношениями между мной и Елизаветой была изящная, дружеская пикировка, и не проходило и дня, чтобы мы не поспорили о чем-то друг с другом. Она постоянно посмеивалась над моим нежеланием создать семью. В душе мне было смешно защищать перед ней свою холостую жизнь, – перед той, на которой я еще совсем недавно мечтал жениться. Я в ответ позволял себе подтрунивал над ее мужем, превосходнейшим малым, который очень гордился своей умной женой. В душе же моей по-прежнему пылала старая любовь; но это не был уже больше прежний фейерверк, это было яркое, прочное пламя, которое поддерживает молодость сердца и у которого даже самый безнадежный холостяк может иногда в зимние вечера погреть свои иззябшие руки. С тех пор как мы окончательно сблизились с Боппи и он окружил меня чудеснейшей атмосферой преданной дружбы, я без всякой опасности мог ощущать в себе эту любовь, как отголосок моей беззаботной юности. Впрочем, время от времени Елизавета своими чисто женскими выходками охлаждала мой пыл и заставляла от души радоваться своему холостячеству. С тех пор, как бедный Боппи переселился ко мне, я стал бывать у Елизаветы все реже и реже. Я читал вместе с Боппи, перелистывал путевые наброски и заметки, играл в домино; для развлечения мы себе взяли пуделя, следили из окна за наступлением весны и каждый день вели множество умных и глупых бесед. У больного был резвый взгляд на жизнь, согретый добродушным юмором, и я постоянно учился этому у него. Когда начались сильные вьюги и зима развернула перед нашими окнами свою белоснежную красоту, мы с детской радостью создали себе у печки уютную комнатную идиллию. Между прочим я продолжал учиться тут же и искусству познания людей, в погоне за которым я тщетно истоптал столько подошв. Будучи молчаливым, но опытным наблюдателем, Боппи был полон всевозможных образов из своей прошлой жизни и был превосходным рассказчиком. Калека знал в своей жизни едва ли больше трех десятков людей но тем не менее он знал жизнь гораздо лучше меня, так как привык подмечать всякую мелочь и в каждом человеке находить источник новых переживаний и радостей.

Нашим главным увлечением, как и прежде, были животные. Мы составляли и придумывали всевозможные анекдоты и басни про животных в Зоологическом саду, куда мы не могли уже больше ходить. Большей частью мы их не рассказывали, а придумывали экспромтом в форме диалогов. Например, объяснение в любви двух попугаев, семейные сцены бизонов, вечерние беседы диких свиней.

– Как дела, господин колонок?

– Спасибо, господин лис, так себе. Вы же знаете, что с тех пор, как меня поймали, я лишился супруги. Ее звали Кистохвостка, как то я имел уже честь вам говорить. Это жемчужина, уверяю вас, прямо…

– Ах, бросьте старые песни, дорогой мой. Если не ошибаюсь, вы уже несколько раз говорили мне об этой жемчужине. Бог мой, ведь мы живем всего один раз; зачем же портить себе эти прекрасные мгновения.

– Простите, господин лис, но если бы вы знали мою жену, вы наверное бы меня поняли.

– Понятно, понятно. Так ее звали Кистехвостка, вы говорите? Хорошее имя, так и манит погладить! Да, но что я хотел вам сказать… да, вы заметили, как много стало опять воробьев. У меня есть план.

– Насчет воробьев?

– Да, видите ли, что я придумал! Мы положим перед решеткой немного хлеба, затаимся, и подстережем этих каналий. Что вы на это скажете?

– Превосходно, господин лис.

– Ну, так соблаговолите положить кусочек хлебца. Вот так. Нет, подвиньте его немножко правее, чтобы нам досталось обоим. Я сейчас, к сожалению, остался совершенно без средств. Вот теперь хорошо. Ну, внимание. Мы уляжемся, закроем глава – тс, один уж летит! (Пауза.)

– Ну, господин лис, все еще никого!

– Какой вы нетерпеливый! Как будто вы в первый раз на охоте! Охотник должен уметь выжидать. Ну, попробуем еще раз. Закройте глаза!

– Хорошо, но куда же девался мой хлеб?

– Что вы говорите?

– Где хлеб?

– Как хлеб? Не может быть! Да правда – исчез. А, черт побери! Опять этот проклятый ветер.

– Ну, я что-то сомневаюсь. Мне казалось, что вы тут что-то ели.

– Я? Я ел? Что же я мог есть?

– Наверное, хлеб.

– Вы оскорбляете меня своими подозрениями. Правда, нужно привыкать выслушивать от соседей всякие вещи, но это уж слишком. Повторяю вам, слишком! Поняли? – Так, по вашему, значит, я съел хлеб? Что вы собственно думаете? Сперва мне приходится в сотый раз слушать глупую историю о вашей жемчужине, потом у меня мелькает счастливая мысль, мы кладем хлеб.

– Я положил хлеб! Это был мой хлеб.