Петер Каменцинд

Был один из прекраснейших дней этой осени, когда я рассказал Боппи историю своей жизни. Мы стали с ним такими друзьями, что я не мог больше скрывать от него этих своих мало отрадных переживаний. Он внимательно и серьезно слушал меня и не проронил ни слова. Но после признался как-то, что хотел бы хоть раз увидеть Елизавету, белое облако, и попросил показать ее ему, если мы случайно встретим ее на улице. Но так как встретить ее нам не удавалось, а дни уже начали становиться прохладнее, то я отправился к Елизавете и попросил ее доставить эту радость несчастному кальке. Зная ее доброту, я был уверен, что она мне не откажет, и в назначенный день зашел за ней, чтобы проводить в Зоологический сад, где ждал нас в своем кресле Боппи. Когда прекрасная, изящная, красиво одетая дама подала руку калеке и слегка наклонилась к нему и когда больной Боппи благодарно и почти ласково поднял к ней свои большие добрые глаза, сияющие тихой радостью, – я был не в силах решить, кто из них прекраснее в эту минуту и кто ближе моему сердцу. Она сказала несколько приветливых слов, калека не отводил от нее своих сияющих глаз, а я стоял тут же и с изумлением смотрел на минутную близость этих двух людей, которые были мне дороже всего и которых жизнь разделяла широкой пропастью. Весь день потом Боппи говорил только об Елизавете, прославляя ее красоту, благородство, доброту, походку и взгляд, голос и чудную шляпу.

Боппи прочел между тем «Зеленого Генриха», и мы часто обсуждали с ним его впечатления. Одно время я колебался, дать ли ему почитать что-нибудь из К.Ф.Мейера, но потом я решил что он не оценит почти латинскую четкость его чересчур сжатого слога; кроме того мне не хотелось омрачать его светлого тихого взора мучительной бездной творений этого автора. Я начал рассказывать ему о святом Франциске и дал почитать рассказы Мерике. Очень смешно было, как мы мало-помалу перешли с ним на «ты». Я никогда не предлагал ему этого, да и он бы не согласился; но само собой как-то вышло, что мы все чаще стали обращаться друг другу на «ты» и, заметив это однажды, сами засмеялись и решили сохранить это навсегда.

Когда наступившая зима прервала наши прогулки и я снова стал проводить длинные вечера в квартире шурина Боппи, я вдруг заметил, что новая дружба досталась мне не без жертвы. Столяр почти все время молчал и сделался мрачным и скупым на слова. С течением времени его начало тяготить не только присутствие бесполезного нахлебника, но и моя дружба с ним. Случалось, что мы целый вечер беседовали оживленно с калекой, а столяр в это время хмуро и угрюмо сидел тут же с газетой. Он поссорился даже со своей обычно столь сговорчивой женой, которая на этот раз была непреклонна и ни за что не хотела поселить Боппи в каком-нибудь другом месте.

Я как мог пытался задобрить его, придумывал разные планы, но он большей частью отмалчивался или же начинал говорить колкости, высмеивать мою дружбу с калекой и придираться к нему. Правда, больной и я, просиживавший каждый день по нескольку часов подле него, были большой обузой в их и без того тесной квартирке, но я продолжал все еще надеяться, что столяр присоединится к нам и полюбит Боппи. В конце концов, что бы я ни делал, мне приходилось либо задевать столяра, либо обходить Боппи. Так как я ненавижу всякие поспешные и вынужденные решения – еще в цюрихскую пору Рихард прозвал меня Петром Кунктатором, – то несколько недель я выжидал терпеливо и постоянно испытывал страх, что потеряю дружбу одного из них или, быть может, даже обоих. Возраставшая тягостность этих неопределенных отношений заставляла меня все чаще и чаще заходить по вечерам в кабачки. Однажды, после особенно тягостной сцены у столяра, я зашел в один из них и несколькими литрами вельтлендскаго попробовал залить неприятное чувство. В первый раз за два года я опять с трудом дошел до дома. На следующий день я, как всегда после сильной попойки, был в приподнятом настроении, собрался с духом и пошел к столяру, чтобы положить конец всей этой комедии. Я предложил ему предоставить мне заботу о Боппи всецело; он не выказал никакого сопротивления и через несколько дней дал мне утвердительный ответ. Вскоре после этого я переехал вместе с Боппи на новую квартиру. Мне казалось, будто я женился, так как вместо обычной холостяцкой комнатки должен был заводить настоящее маленькое хозяйство для двоих. Но скоро я привык к этому, хотя вначале мне и пришлось, правда, трудно. Убирать комнаты и мыть посуду приходила поденщица, обед нам приносили, и скоро мы почувствовали всю прелесть такой совместной жизни. Необходимость отказаться на будущее время от беззаботных скитаний пока не пугала меня. За работой же молчаливое присутствие друга действовало на меня успокаивающе и ободряюще.