Петер Каменцинд

Все мелкие пороки, которыми мы портим и отравляем свою прекрасную, короткую жизнь, злоба, нетерпение, недоверие, ложь, – все эти больные, гнойные язвы, которые искажают наш облик, были выжжены в этом человеке долгим, мучительным страданием. Он не был ни ангелом, ни мудрецом, он был человеком, которого страшные мучительные страдания и лишения научили без всякого чувства стыда сознавать свою слабость и довериться промыслу Господа.

Однажды я спросил его, как он справляется со своим больным, обессиленным телом.

– Очень просто, – ответил он ласково. – Я веду со своей болезнью вечную борьбу. Я то выигрываю сражение, то терплю поражение, мы боремся дальше, потом отдыхаем немного, заключаем перемирие, зорко следим друг за другом и держимся на стороже, пока снова один из нас не становится смелым и борьба не разгорается вновь.

До сих пор я всегда был уверен, что я очень внимателен и всегда тонко все чувствую и подмечаю. Но и в этом Боппи был для меня превосходным учителем. Так как он всей душой любил природу, особенно животных, то я часто возил его в Зоологический сад. Там мы проводили чудеснейшие часы. Через некоторое время Боппи знал каждое животное, а так как мы всегда приносили с собой сахар и хлеб, то скоро и животные запомнили нас, и мы заключили с ними тесную дружбу. Особенно интересовал нас тапир, единственной добродетелью которого была удивительная, не свойственная его породе полнота. В остальном мы находили его слишком гордым, неприветливым и страшно прожорливым. Другие животные, особенно слон, олени и серны и даже страшный бизон, выказывали нам всегда за сахар известную благодарность, либо приветливо поглядывая на нас, либо же терпеливо давая себя гладить. Тапир вел себя совершенно иначе. Как только мы подходили к нему, он тотчас же приближался к решетке, медленно, но с аппетитом ел все, что мы ему давали и молча уходил обратно, как только замечал, что больше ему ничего не достанется. Мы считали это признаком гордости и сильного характера, и так как он не вымаливал подачек и не благодарил за них, а принимал их, как должную дань, то мы прозвали его сборщиком податей. Боппи не мог кормить сам зверей, и часто мы спорили с ним, достаточно ли получил тапир или же на его долю приходится еще кусочек. Мы обсуждали это с деловым видом и точно рассчитывали, кому сколько достанется, как будто разбирали вопрос государственной важности. Однажды мы собирались отойти уже от тапира, как вдруг Боппи заметил, что ему положен еще кусочек сахара. Мы вернулись обратно, но тапир, улегшийся тем временем на соломенную подстилку, косо посмотрел на нас и не подошел к решетке.

«Простите великодушно, господин сборщик, закричал ему Боппи, «но, мне кажется, мы ошиблись на один кусок сахара».

От него мы шли к слону, который качался уже в ожидании из стороны в сторону и протягивал навстречу нам свой теплый подвижной хобот. Его Боппи мог кормить сам, и с детским любопытством несчастный калека смотрел за тем, как великан пригибает к нему свой упругий хобот, берет с его ладони хлеб и лукаво и дружелюбно поглядывает на нас своими добрыми, узкими глазами. Я условился со сторожем, чтобы иметь возможность оставлять Боппи одного в его кресле, когда у меня не было времени сидеть возле него; благодаря этому, он почти каждый день мог греться на солнце и смотреть на животных. Потом он рассказывал мне постоянно обо всем увиденном. Особенно нравилось ему, как ласково относится лев к своей самке. Как только та ложилась отдыхать, он старался оберегать ее сон и придавал своему неустанному передвижению в клетке такое направление, чтобы не задеть ее и не помешать ей. Но больше всего Боппи любил наблюдать за выдрой. Он с интересом следил за гибкими движениями этого животного, сидя неподвижно в своем кресле и с трудом поворачивая иногда голову из стороны в сторону.