Петербургские крокодилы

Дверь в камеру отворилась. Приведенный между двух солдат с ружьями, Рубцов быстро вошел в комнату, и солдаты, грозно стуча сапогами, удалились вглубь коридора и сели на нарочно устроенные дубовые лавки. Они знали, что допрос этого арестанта будет очень долог, и потому потихоньку перебрасывались словами с другими, также ожидающими выхода приведенных ими арестантов, парами солдат…

Рубцов, несколько раз бывший на допросе у Чермазова, успел прекрасно изучить его характер, и потому, не желая раздражать его, начал самое подробное показание относительно своего знакомства с Клюверсом, признался, что он и Перепелкин одно и тоже лицо, но не соглашался признать в себе Рубцова… Весь план похищения ребёнка и документов у Карзановой, по его словам, был придуман Клюверсом, а он взялся за это дело, прельстясь большой суммой, уже выплаченной ему миллионером, и еще большей обещанной. Он сообщил следователю такие подробности относительно интимной жизни Клюверса и обстановки его собственной квартиры, что у следователя не могло даже зародиться сомнение, что — наполовину, если не на 9/10, все эти мнимые подробности были придуманы и сочинены Рубцовым, исключительно для того, чтобы дать веру своему показанию. Писец следователя, на этот раз записывавший показания, помещался спиной к Рубцову у самого окна, и едва мог поспевать записывать за Рубцовым, который фантазировал все более и более… Когда же дошла очередь до вопроса, куда девались бумаги, выкраденные у Карзановой, и ребенок, Рубцов вдруг стал жаловаться на сильнейшую головную боль, на духоту в камере, несколько раз подносил руки к голове, как бы для того, чтобы унять сильнейший мигрень, и затем заявил, что умоляет отпустить его обратно в тюрьму, и что на утро он вспомнит все подробности дела и откроет их без утайки, но что теперь положительно отвечать не может.

Судебный следователь, зная по опыту, что с подобными субъектами, как Рубцов, невозможно обращаться круто, согласился на отсрочку, и даже по усиленной просьбе арестанта дал лист бумаги, и карандаш, чтобы он мог, на досуге точно изложить свое дальнейшее показание… Это было отступление от закона, но арестант сделал так много важных показаний, что следователь, не колеблясь, подал ему просимый листок бумаги.

Этого только и было надо Рубцову… Перегнув бумагу пополам, он спрятал ее за борт сюртука, и опять схватился за голову руками…

— Невыносимая, страшная головная боль, я верно угорел. — Позвольте удалиться… — проговорил он совсем упавшим голосом, стоя почти у дверей, которые находились в амбразуре толстой каменной стены.

— Что же, идите… Завтра я опять вас вызову, надеюсь, будете здоровы, — отвечал ему следователь, не поднимая глаз, с только что переданного ему писцом, подписанного Рубцовым показания: — можете идти!..

Рубцов вошел в амбразуру двери.

— Не знаю, как и благодарить вас, что отпускаете… просто умереть впору, — говорил он, быстро проводя рукой по воротнику и борту. — Вы истинно честный и гуманный человек!.. Если бы все были такие…

Следователь ничего не отвечал на комплимент, он был весь погружен в чтение, а писец, пользуясь минутой свободы, с ловкостью истинного любителя курения, сворачивал одну за другой самодельные, крученые папиросы и укладывал их бережно в портсигар… Ни тому, ни другому невдомек было взглянуть на арестанта, который что-то медлил в амбразуре… Но вот, дверь из камеры отворилась и в коридор вышел мужчина в темном пенсне, с бакенбардами, в форменном сюртуке, с металлическими гербовыми пуговицами и темно-зеленым бархатным воротником и, вдобавок, с бумагой в руках, и быстрыми шагами, без малейшего колебания, как человек идущий по делу, направился к выходу, идущему в самое здание суда, прошел мимо рассыльных, которые, заметя форменный сюртук и бумагу, которую нес в руке этот чиновник, конечно, ни секунды не могли питать подозрения, что этот форменно одетый господин, подследственный арестант, страшный убийца и атаман целой шайки грабителей, Василий Рубцов.

Миновав рассыльных, и выйдя из целой толпы вызванных и явившихся по уголовным делам в это отделение суда, Рубцов этой же походкой, не прибавляя шага, прошел через все залы… Вероятно, возможность побега была им раньше еще до ареста предусмотрена, так как, пройдя в гражданское отделение, он почти тотчас же встретился с субъектом высокого роста, который слегка вздрогнул, узнав его, и тотчас же пошел ему вслед, встретился с ним вторично, и казалось, только слегка толкнул его, в одном из коридоров, на поверку же он успел всунуть в руку Рубцова номерок от платья, и атаман совершенно спокойно, никем не преследуемый, сошел с лестницы, подал швейцару этот номерок, оделся, надел шапку, оказавшуюся при шубе, и подняв воротник, вышел из суда… В ту же минуту к крыльцу подъехала роскошная восьми рессорная карета, запряженная парой орловских рысаков. Рубцов с первого же взгляда узнал упряжку Клюверса.

— Ну-с, многоуважаемый Казимир Яковлевич, — прошептал он тихо, — вы еще в Петербурге, я на свободе, и мы еще посчитаемся!