Петербургские крокодилы

Голубцов, в виду перемены жизни, снял другую квартиру, и меблировал ее, соображаясь с указаниями своей невесты… О деле с Клюверсом было совсем забыто, или, по крайней мере, Голубцов всегда старался избежать разговора об этом, и только торопил мебельщиков и обойщиков с окончанием отделки квартиры, без которой свадьба не могла быть сыграна.

Но вот однажды, возвращаясь на свою старую квартиру, где пока еще помещался, он был сильно удивлен и испуган полученной без него телеграммой из Кишинева. Она была не длинна.

«С разрешения суда умоляю вас быть моим защитником перед военным судом на 15 июня. Дело идет о моей голове.

Василий Рубцов».

Трудно передать, что передумал адвокат в ночь получения этой телеграммы. Ехать — не ехать?.. Он был настолько обязан Рубцову, что из одного чувства благодарности должен был лететь, хоть на край света…

Кроме того, он мог сообщить ему некоторые сведения про Клюверса, который исчез из Петербурга бесследно… а адвокат, в глубине своего сердца, несмотря на клятвы, данные им своей невесте, хранил надежду начать и выиграть процесс о миллионном наследстве… хотя бы в качестве опекуна над пасынком!.. Да, именно в качестве опекуна… Пелагея Семеновна могла отказываться за себя, сколько ей угодно, в том её добрая воля… и он дал ей слово не принуждать ее к процессу, но права сына — дело совершенно иное, и она не имела права ими располагать по произволу!

Успокоившись таким софизмом, Голубцов заснул крепко и сладко, и ему виделись золотые, бриллиантовые грезы. Ему виделись толпы людей, преклоненные пред его могуществом… и все это ему слетало даром… только как опекуну над маленьким существом, и не подозревающим собственных прав на это могущество… Радужные сны перешли к утру в тяжелый мучительный кошмар. Слова телеграммы:

«Дело идет о моей голове».

Ярко, огненными буквами сверкали на кровавом фоне… Адвокату виднелись мрачные лица офицеров-судей, сидящих за столом… часовые с примкнутыми штыками… Барабаны… пыль за городом… палящие лучи южного солнца, и несколько приговоренных, идущих среди озлобленной, кричащей и бросающей каменьями толпы народа… Вот их взяли, повели, привязали к белым столбам около глубоких ям, вырытых в земле… вот отделились небольшие ряды солдат… вот они подошли… Вот опустили ружья, раздался треск первого залпа и Голубцов схватился за грудь, ему уже казалось, что он сам стоит привязанным к одному из столбов, и что сию минуту очередь дойдет и до него… Да, да, солдаты подходят и к нему… он хочет вырваться, бежать, доказывать свою невинность… веревки не пускают… ноги подкашиваются… офицер махает платком… залп…

Голубцов вскрикнул и проснулся. Майское солнце пробивалось сквозь двойные гардины и весело играло на дорогих безделушках, которыми была уставлена комната.

Наскоро одевшись, Голубцов отправился к невесте посоветоваться — ехать или нет защищать Рубцова?.. Получив утвердительный ответ, он в тот же день ответил телеграммой о своем согласии, и 11 июня выехал в Кишинев, дав слово вернуться через неделю.

— Если можешь, спаси его, Ильюша, — проговорила Карзанова, в последний раз пожимая руку своему жениху. — Он спас моего Васю и меня!..

— Если может сделать что-либо мое красноречие, я спасу его!..

Глава XX

На другой же день отъезда Ильи Васильевича, в квартиру Вознесенского явился якобы с визитом и за ответом, Михаил Федорович Шведов, который только на днях присылал к Вознесенскому письмо, прося руки его дочери.

Прислуга, плохо знавшая его в лицо, и к тому же поощренная рублевкой, сунутой ей в руку, на вопрос — дома ли барин, отвечала, что барина нет, а барыня дома… Шведов, не спрашивая более, сбросил ей на руки шинель и пошел в комнату, не дожидаясь доклада… в делах амурных, и вообще, где касалось женщин, он был смел и дерзок до невозможности.

При виде входящего Шведова, о предложении которого Пелагея Семеновна знала от отца, но никак не предполагала за ним отрицательных качеств, высказанных о нем Голубцовым, она невольно сконфузилась, как вообще конфузятся женщины при встрече со вздыхателем, когда они явно отдали предпочтение другому.

— Здравствуйте, Пелагея Семеновна… сколько лет, сколько зим! — начал с порога Шведов, — совсем вы невидимкой стали… Что же, и в летний сад ни ногой… и там вас не видно…

— Да я все со своим Васей!.. — отозвалась молодая женщина, не зная, как и держать себя с претендентом, так как не знала — отвечал ли ему отец, или еще нет.

— Да… да… а я думал… что вы нездоровы… писал вашему батюшке… да еще не получал ответа… Кстати, он скоро вернется… мне бы его надо видеть по делу… которое… — Шведов сел совсем близко к Пелагее Семеновне, — главным образом вас касается… вас — именно вас…

— Мне батюшка говорил… — покраснев до ушей, но желая прервать этот странный разговор — заметила Карзанова.