— Говорил… ну и… и какое решение? — говоря это, Шведов так и впился в молодую женщину глазами, а его самодовольное, красивое лицо все как-то нагло и дерзко улыбалось… — могу ли я знать решение своей участи?
— К сожалению, вы опоздали… я уже дала слово, я невеста!..
— Вы… невеста… — Шведов соскочил со стула, — не может быть, но, когда же!..
— Уже неделю!.. — вот и кольцо на руке!..
— Опоздал!.. — хлопнув себя ладонью по лбу, проговорил замогильным голосом Шведов, которому прекрасно было известно, и про сватовство Голубцова, и про данное слово… — но позвольте узнать… Кто же этот счастливец?! Этот предпочтенный соперник…
— Это уже не тайна… Я дала слово Илье Васильевичу Голубцову!..
— Ильюшке Голубцову!.. — воскликнул, разражаясь деланным хохотом, Шведов… — ха, ха, ха… вот прекрасно… Значит, вы в этом году третья богатая невеста, которой этот женишок из адвокатурного цеха делает предложение! Ха, ха, ха!!.
Тон разговора, и этот неприличный взрыв смеха окончательно смешал Карзанову… Он оскорбил её самолюбие, её гордость как женщины. Она быстро встала со своего места и, взглянув прямо в глаза Шведова, резко проговорила…
— Кто вам дал, милостивый государь, право говорить в моем присутствии — о моем будущем муже таким образом… я у себя дома и вам забываться не позволю.
— Простите… умоляю вас, простите… не выдержал и погорячился, — умолял Шведов… — но еще раз умоляю вас, взгляните, вокруг себя, вникните в тип, который представляет Ильюша, прежде чем вы решите связать свою судьбу с его судьбой… Поймите, что для него деньги, все, что не из-за красоты же он ухаживал и делал предложение дочери бывшего откупщика Анфилохова (Шведов врал, врал бессовестно, брал первые попавшиеся на ум фамилии, чтобы только чем-нибудь нагадить своему сопернику, которого теперь ненавидел…). А потому что у Анфилоховой два горба, да два миллиона приданого!.. Когда же ему отказали, он бросился ухаживать за старухой, княгиней Трехбашенной, вдовой лет пятидесяти пяти, только потому, что у нее сто пятьдесят тысяч годового дохода… Он ухаживает теперь за вами, потому, что…
Шведов не кончил… потому что говорить и клеветать было не перед кем. Пелагея Семеновна не выдержала больше, вышла из гостиной и заперлась на ключ в своей комнате, оставляя Шведова одного до возвращения отца.
— Сорвалось! — продекламировал Шведов, заметя свое одиночество… — а кусочек жирный!. Ну да уж за то и насолил же я другу-приятелю, век не расхлебает!..
Взглянув на часы, он повернулся на каблуках и пошел к двери. В прихожей ждала его горничная с пальто в руках.
— Что, красавица… плохи наши дела!.. Плохи… — словно нараспев произнес он. — Вперед… моли Бога о здравии Ильи… адвоката всероссийского!.. И ожидай от него великих и богатых милостей! А нас не поминай лихом.
Ухарски надвинув цилиндр, и помахивая тросточкой, вышел Шведов на улицу… Идти ему было некуда… Дома скука… Плюева нет в Петербурге, бежал, чуть не попавшись в одной из «мельниц»[
— Тьфу ты! Тоска какая!.. Хоть бы скандальчик какой! — проговорил сам себе этот представитель «жуирующего Петербурга» и медленной походкой пошел по солнечной стороне Невского, меняясь поклонами с десятком таких же фланирующих и скучающих жуиров.
Убежав от Шведова, Пелагея Семеновна, как и во все трудные минуты жизни, заперлась в своей комнате и, уткнувшись головой в подушку, залилась горючими слезами.
Слова фата, брошенные с злой целью очернить Голубцова, настолько совпали с темными подозрениями, которые не исчезли, я только улеглись в душе молодой женщины, что невольно опять раскрылись старые раны, и она провела целую ночь без сна, и утром послала громадное, довольно безграмотное послание Голубцову в Кишинев.
Она писала ему, что пока он не найдет ясных и неопровержимых доказательств тому, что не её наследство привлекает его, она за него замуж не пойдет… и скорее скроется вглубь Сибири, чем вечно мучиться сомнениями. Отправив это письмо, она несколько успокоилась, и рассказала встревоженному её нездоровьем отцу про посещение Шведова… Тот, разумеется, пожурил ее что она принимает почти незнакомых мужчин наедине, и передал дочери характеристику Шведова, сделанную Голубцовым…
Но дело было уже сделано… острая заноза клеветы гнездилась в сердце молодой женщины, и слова Голубцова, переданные ей отцом, казались ей не больше как фантазией, вызванной боязнью ревнивого жениха, чтобы соперник, воспользовавшись отсутствием, не отбил бы невесты.
Голубцов, ничего не зная о том, что творится в Петербурге в его отсутствие, мчался с курьерским поездом из Киева в Кишинев.
За несколько станций до Кишинева, к нему в отделение первого класса сел новый пассажир, которого по костюму и физиономии можно было смело признать за румына… После нескольких пустых фраз, путешественники разговорились, и румын начал рассказывать Голубцову про ту сенсацию, которую делает во всей Бессарабии дело Рубцова и его шайки…