Петербургские крокодилы

Из слов его было видно, что очень многие сочувствуют удалому атаману, и только все возмущены его шайкой, на три четверти состоявшей из евреев.

Узнав, что Голубцов едет защищать Рубцова, румын стал особенно откровенен, и начал еще с большим жаром защищать атамана…

— Спасите ему жизнь!.. — говорил он… — он еще может исправиться!.. Я знаю много случаев, когда он выказывал полное великодушие… Спасите его, умоляю вас.

Голубцов с удивлением оглядел с головы до ног говорившего, чтобы убедиться, не насмехается ли он… но лицо незнакомца было совершенно серьезно… и на глазах дрожали слезы.

— Конечно, все что только от меня зависит, я сделаю, — отвечал адвокат, — но подумайте… ведь тут военный суд, а не присяжные!..

— Ну, что будет, то будет… Не спасете вы, мы постараемся!..

В голосе говорившего звучала такая решимость, что Голубцов вздрогнул, хотел расспросить, допытаться, что влечет этого человека к атаману, но поезд подходил к дебаркадеру и путешественник, выскочивши из вагона еще на ходу, смешался с толпой, дожидавшейся на платформе.

Глава XXI Арестант

Тотчас по приезде в Кишинев, Голубцов заехал в правление военного суда, и получив ордер, отправился к Рубцову в тюремный замок.

Он застал знаменитого атамана в мрачном и угнетенном настроении духа. Узенькая камера, с массивными железными решетками и тяжелой дубовой дверью с окошечком, дававшим возможность караульному в любое время видеть, что делает арестованный, служил, со дня водворения, ему помещением.

Серый арестантский халат, такие же шаровары, и круглая шапка из серого сукна составляли весь его костюм… Собственного у него не оставалось ничего, все было снято, обыскано и спрятано, так боялись дать какую-либо возможность побега этому, прославленному своими исчезновениями из всевозможных тюрем, каторжнику.

Ручные и ножные кандалы, при каждом движении резко звякали, и атаман не мог сделать ни шага по своей камере, чтобы звоном и грохотом их не привлечь внимания, исключительно для наблюдения за ним приставленного стража.

Проходя длинным коридором замка, Голубцов, сквозь окошки, прорезанные в дверцах других камер, заметил в дверцах несколько блестящих глаз, следивших за ним.

— Он… адвокат… защитник приехал! — слышалось за этими затворенными крепкими засовами дверями, и вереницы любопытных глаз сменялись перед дверным окошком.

Когда он почти дошел до конца коридора, ему на встречу попались четверо, одетых в общую городскую одежду, свободных людей.

— Ему хотелось спросить у сопровождавшего его смотрителя — это что за люди? — но тот, словно угадав его мысли, проговорил шепотом:

— Это защитники других подсудимых, евреев… трое здешних адвокатов, а один одесский… Кагалом нарочно выписали! За гривенник глотку продали!..

Голубцов не отвечал ничего… вероятно и ему пришло в голову, что, вероятно, и его коллеги судачат про него таким же образом… Скоро дошли они до запертой камеры, и смотритель отворил дверь.

— Рубцов… радуйтесь! — крикнул он, — ваш защитник приехал…, вот он. Пожалуйте, извините, что у нас здесь темновато… Вообще, здесь арестантов никогда и не располагалось… А Рубцов посажен сюда по распоряжению господина прокурора.

При звуке отворяемой двери, Рубцов вскочил с узких нар, на которых лежал, и вытянулся перед Голубцовым.

— Не знаю, как и благодарить вас, Илья Васильевич, — начал он, — что вы не побрезговали приехать ко мне безродному… спасибо, и поклон до земли!

Рубцов, в самом деле, наклонился низко, оковы глухо звякнули по полу.

— Извините, — начал Голубцов, обращаясь к смотрителю, — но по закону я имею право быть с арестантом наедине, и я требую своего права.

Смотритель молча вышел, ему хотелось видеть, как столичный адвокат отнесется к рецидивисту-разбойнику, и он в нерешимости остановился у самой двери.

— Что же вам угодно?.. Я просил оставить нас, — тревожно оглядываясь, повторил свой вопрос адвокат. — Я, кажется, имею право.

— Никто и не спорит! Я только ввиду вашей целости… бывают характеры…

— Будьте любезны, не заботьтесь обо мне. Я Рубцова знаю давно, и не затем приехал защищать его в Кишинев, чтобы он убил меня один на один!

— Как угодно! Как угодно! Я ретируюсь… — смотритель вышел из камеры.

— Ну, Василий Васильевич, — начал теперь адвокат, обращаясь к разбойнику, — как это вас угораздило так вляпаться.

— Жидорва проклятая ограбила, до полусмерти зашибла, и живым в руки «щук» отдала.

И в нескольких словах Рубцов рассказал Голубцову всю драму, разыгравшуюся между ним и Клюверсом, от побега из Петербурга до взятия под стражу.

— Кто же мог вас выдать?.. — неужели евреи?..

— Сам своим языком, сам назвался!.. — махнув рукой, пролепетал атаман, — и дернула меня нелегкая… да уж больно я им отомстить захотел, ну, и сознался… а они за границу… насилу там изловили… вот теперь всех вместе изловили, и вместе судить будут… ну, да уж я же их на суде… уж если меня повесят, так и им не отвертеться… будут в пеньковом галстуке плясать ногами по воздуху!

— А Клюверс где? — спросил адвокат, не знавший еще конца печальной истории банкира.