Петербургские крокодилы

Не мудрено, получив сотню тысяч в свое полное и безотчетное распоряжение, капитан первое время совсем как-то очумел, деньги словно тяготили, жгли его руки, он бросал их по ветру с безрассудностью ребенка. Не смея говорить об их происхождении, он смело сочинил басню, что получил громадное наследство после какого-то дяди, умершего пашой в Египте… Басне поверили, тем более, что сам Цукато был иностранного греко-турецкого происхождения. Принимался за всевозможные, самые странные и необдуманные предприятия, возомнил себя техником, накупил целый физический кабинет, и с первых же дней был убежден, что не только открыл, целую дюжину новых физических законов, но, что они могут, при рациональном ведении дела, превратить его, значительно уже убавившийся, капитал в миллионы. Не имея никакого понятия о морском деле, и только прочитав вскользь роман Жюля Верна «Капитан Немо», он так увлекся этой фантастической сказкой, что нанял мастеров, механиков, день и ночь сидел над чертежами, и, наконец, устроил нечто вроде игрушечного кораблика, который в большом корыте проделывал некоторые эволюции. Считая свою модель автоматического подводного корабля последним словом науки, капитан тотчас составил грандиозный проект перестройки всего русского флота, по образцу модели, плавающей в его корыте. Носился с этим проектом целый год, кричал, писал и печатал о своем грандиозном изобретении так много, что морское министерство снарядило целую комиссию. Несмотря на превосходно сервированный завтрак в роскошном кабинете-мастерской капитана, «экстренная комиссия» только лукаво переглядывалась, когда капитан начал доказывать все достоинства своего изобретения, когда же, по какой-то «совершенно случайной» причине модель совсем перестала действовать, то председатель комиссии ласково потрепал капитана по плечу и промолвил…

— Вот, Иван Иванович, херес у вас хороший, старый, вылежавшийся… а изобретению-то, батенька, еще повылежаться надо…

Иван Иванович взбесился, наговорил кучу неприятностей экспертам, чуть не вызвал их всех на дуэль, и через неделю мчался с курьерским поездом во Францию и Англию продать свое изобретение более просвещенным европейцам.

Но и там, увы, ждала его та же участь. Потратив на разных проходимцев, которые обещали ему провести его проекты и в министерствах, и в парламенте, целую кучу денег, Иван Иванович вернулся восвояси с очень опустевшим бумажником, но зато и целым запасом новых познаний, по разным мелким техническим производствам.

Живя, и дожидаясь долго решения по своему проекту, в Париже, Иван Иванович, как человек, крайне энергичный и любознательный, посещал всевозможные мастерские, увлекся при этом гальванопластикой, моделированием, купил за довольно крупную сумму технические секреты производства, почти забыл о своем главном проекте, и, потерпев полную неудачу, как изобретатель подводного флота, вернулся в Петербург с твердым намерением открыть гальвано-моделиро-механическую мастерскую.

За открытием, и в особенности за торжественным обедом, по случаю открытия, дело не стало. Иван Иванович все любил делать широко, но, несмотря на заманчивые рекламы, и на яркую разноцветную вывеску, работ в мастерской не наклевывалось, капитал подходил уже к концу, и Иван Иванович с ужасом видел, что наступает минута, когда придется снова прибегать к узеньким гербовым листочкам с пропечатанным текстом… Иван Иванович питал особый, таинственный страх к этим бумажкам, и решился действовать смело и энергично.

Написав жене на Кавказ страстное и, вместе с тем, угрожающее письмо, в котором говорил, что вулкан прежней страсти к ней бушует в его сердце… Что он сдвинет скалы и горы, чтобы снова овладеть ею, капитан стал спокойно ждать результата. Прошел месяц — ответа не было.

Собраться и выехать на Кавказ было делом нескольких часов. Иван Иванович вдруг, как снег на голову, явился перед лицом перепуганной жены и её отца, с револьвером в одной руке и кинжалом в другой.

— Отдай мне жену мою! — кричал он — или я убью ее и себя. — Я люблю ее!!

Старый князь перепутался не на шутку, он знал, что отчаянный капитан способен на всякую мерзость, и хотя презирал его в душе, но чтобы разом покончить со всеми притязаниями экс-зятя, пошел на переговоры, чтобы тот окончательно освободил дочь, дав ей развод, то есть приняв вину на себя.

Иван Иванович возмутился, оскорбился таким предложением, завел речь о гоноре и чести и выгнал приятеля старого князя, приехавшего к нему с предложением.

Тогда старый князь, у которого любовь к обожаемой, несчастной дочери дошла до болезненности, до фетишизма, сам решился ехать к нему, зная по опыту, что Иван Иванович такой человек, который за деньги и особенно «промеж четырех глаз»[(Устар.) Наедине с кем-либо; без свидетелей] на все пойдет.