Петербургские крокодилы

В роскошном кабинете, украшенном всевозможными дорогими безделушками, увешанным по стенам картинками крайне гривуазного содержания, в сером бархатном халате с атласной отделкой, полулежал на оттоманке статный господин, высокого роста, с выцветшим, так сказать, полинялым лицом, несколько опухшим под глазами, но еще довольно красивым. Его выхоленные руки, белые, красивые, играли кистями шелкового пояса. Сардоническая улыбка не сходила с его губ, все время, как он объяснялся со своим собеседником, маленьким толстеньким господинчиком, на коротеньких ножках.

Черные нафабренные усы как-то не шли к его оплывшему круглому лицу, испещренному во всех направлениях целой сетью морщин. Редкие и тоже подкрашенные волосы были завиты, закручены и зачесаны и, словно ореолом, окружали его громадную лысину. Когда он говорил, то рот его изображал какую-то темную дыру, в которой не было видно ни одного зуба, а резкая, жесткая складка около губ, несмотря на сладость речи и манеры, производила какое-то крайне отталкивающее и неприятное впечатление. С первого взгляда, ему можно было дать лет сорок пять — пятьдесят, но всматриваясь пристальнее, ему смело можно было насчитать шестьдесят пять, а следы косметики, сильно выступающих при ярком освещении, делали его просто отвратительным. Это был сильно скомпрометированный «игрок», Матвей Александрович Плюев, тайный фактотум игорных притонов.

Он сопел, пришепетывал, и что-то с жаром доказывал хозяину квартиры… Тот с холодной насмешкой смотрел ему прямо в глаза, и не говоря ни слова, поигрывал кончиками шнурка…

— Что же, поедешь ты или нет?.. — заговорил он еще энергичнее, вскакивая с табурета, на котором сидел, и становясь перед собеседником.

— Пошел, садись, дурак! — проговорил тот совершенно натурально, словно сказал самую приятную вещь.

— Нет, ты всегда так, Мишенька… всегда так… за что облаял… за что?

— За то, что ты осел и болван.

— Мишенька… я могу обидеться…

— А мне наплевать…

— Такие слова…

— С тобой никаких других слов говорить не стоит…

— Я не позволю… Я не позволю… Толстенький человечек горячился.

— Что?! Вон!.. — Последняя фраза была сказана так внушительно, что напускной гонор старичка мгновенно исчез, и он опять вкрадчиво и убедительно стал убеждать собеседника ехать куда-то.

— Да ты, Мишенька, только подумай, какая игра будет… барон Кармалин… и этот самый сибирский купец… да еще может быть Клюверс, сам миллионер Клюверс… денег что… миллион!.. — произнеся последнее слово, толстяк заикнулся… — Миллион… пять миллионов!.. — добавил он решительно.

— А ты считал, дурак?!

— Мишенька, за что?.. За что?.. Знаешь, я только по усердию…

— А где игра?

— У Франциски Карловны…

— А Юзька будет!!

— Не знаю… не знаю, Мишенька… голубчик… какая там Юзька, когда миллионами пахнет… поедем, голубчик… на тебя вся надежда!

— Ну, слушай, старый болван… Если Юзька будет, я поеду — если нет… ни за что… Понял…

— Да что же мне родить, что ли… Да откуда же я ее достану?.. Да как же ее заманить…

— Ты должен мне привезти ответ до семи часов… если опоздаешь, весь вечер не найдешь… Понял…

— Да как же я могу!.. Да как же я могу!.. — протестовал старик…

В соседней комнате послышался шорох платья. Хозяин встал, взял старика за плечи, надел на него шапку, и доведя до дверей, толкнул в спину…

— Теперь марш!.. Мне некогда… Ответ до семи часов… Пошел!..

И, не дав толстяку сообразиться, хозяин затворил за ним двери и щелкнул замком.

Когда он обернулся от двери, перед ним уже стояла, в роскошной, бархатной ротонде, отделанной белым барашком, красивая молодая женщина, с веселым, слегка нахальным выражением лица. Щеки её раскраснелись от мороза, кудрявые, белокурые волосы выбивались из-под белой шапочки. Глаза и губы смеялись, дразнили и манили на поцелуй, но красивый хозяин, казалось, не обратил на вошедшую никакого внимания и, усевшись в кресло около письменного стола, взялся уже за газету.

— Миша! Что это за прием?.. Я так спешила, торопилась, бежала…

— Напрасно изволили торопиться, кто пропадает по целым неделям, тот не стоит другого приема…

— Но, ведь, меня не было, я со своим дураком ездила в Москву.

— А написать трудно было?..

— Он меня не отпускал ни на шаг.

— А теперь?

— Он остался там… Я одна сюда уехала, убежала… тебя видеть… понимаешь, тебя видеть!..

— Понимаю… Ну, вот за это спасибо, можешь меня поцеловать…

— Теперь я не хочу.

— Как хочешь…

Но вошедшая не выдержала и бросилась на шею хозяина квартиры.