Петербургские тени

Когда мы повнимательней вглядимся в текст поэта, то перед нами предстанет крохотная сцена и труппа деревянных актеров.

Стук-перестук… Рука вправо, влево, вперед… Дробный ритм движений маленьких искусственных человечков.

Первое лицо, конечно, великий и ужасный Карабас.

И опять же стук-перестук… Шарниры скрипят, пружинка поднимает веки, горят стеклянные глаза.

А вокруг него сброд тонкошеих вождей,
Он играет услугами полулюдей.
Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,
Он один лишь бабачит и тычет.
Как подкову, дарит за указом указ —
Кому в бровь, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз
Что ни казнь у него, то малина
И широкая грудь осетина.

Что за удивительные глаголы! Свистит, мяучит, хнычет… Конечно, все это под силу только куклам.

Кстати, рука тут тоже существует сама по себе. Ведь бабачить и тычить – значит настойчиво действовать одной рукой.

Скорее всего, сухорукость вождя подсказала поэту мысль о деревянной пластике. А уж от этой пластики один шаг до спектакля о Карабасе-Барабасе.

Как известно, тексты Мандельштама не существуют поодиночке. Чтобы представить всю картину, нужно поставить их в некий ряд.

Предположим, сначала – «Мы живем, под собою не чуя страны…», потом – «Внутри горы безмолвствует кумир…» и, наконец, «На Красной площади земля всего круглей…».

Так мы узнаем, что Сталин не сразу превратился в куклу, а начинал свою жизнь как вполне обычный человек.

Когда он мальчик был, и с ним играл павлин,
Его индийской радугой кормили,
Давали молока из розоватых глин
И не жалели кошенили.

Вот бы ему остаться в нарисованной поэтом прекрасной картинке, но он поступил вопреки божьему замыслу.

Разумеется, многое приобретя, он что-то потерял. Именно после этой перемены в его пластике появилась скованность.

Прежде его движения были плавными, не способными смутить даже капризную птицу, а теперь стали механическими, как бы разделенными на фазы: «кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз».

Да и он сам будто распался на ракурсы. Пальцы-глаза-голенища-широкая грудь. Мы словно одновременно видим целое и его составляющие.

Для поэта существенно, что кукла – это сложение частей. Странно уравненные грудь и голенище так важны в этой сумме, что им отдано по строке.

Известно, что между персонажем и пространством спектакля есть таинственная связь.

Следовательно, Москва – это декорация. Этот город может быть только таким, каковы его главные герои.

Причем, повторим, не только жизнь тут меняется, но и среда. Не исключены даже новые географические открытия.

На Красной площади земля всего круглей,
И скат ее нечаянно раздольный,
Откидываясь вниз до рисовых полей…

Отчего круглей? Да потому, что кремлевский горец. До тех пор, пока он у власти, низменность будет казаться горой.

Из разговоров. Мария Вениаминовна и Борис Леонидович

ЗТ: Из тех, с кем я познакомилась во время войны, чаще всего вспоминается Мария Вениаминовна Юдина. С чего начать этот рассказ? Может, с того, что когда-то был у Марии Вениаминовны жених, музыкант и спортсмен-альпинист. Хорошего русского происхождения, по фамилии Салтыков. В тридцать шестом году, во время очередного похода в горы, он погиб. Мать этого Салтыкова, Елену Николаевну, Юдина считала свекровью. Всю жизнь они прожили вдвоем в комнате в коммуналке, в Сытинском тупике. Мария Вениаминовна носилась с ней как с писаной торбой… На Лефортовском кладбище они все в одной могиле. И Салтыков, и его мать, и Юдина. Большой такой памятник, виден издалека.

Рояль в комнату не помещался, только пианино. А тут еще свекровь. Елена Николаевна была в возрасте и нуждалась в покое. То ей хотелось спать, то слушать радио. Юдина вечно искала место, где можно спокойно поиграть. Спасала память. Достаточно было один раз сыграть с листа – и она все помнила.

Мария Вениаминовна была ужасно смешная. Носила шинель, на голове розовый газовый шарфик. На теплые носки – самые обыкновенные детские сандалии с дырочками. Это зимой. На выступления надевалось что-то вроде черного чехла. Вернее, чехлов было два. Один с белыми шелковыми вставками-полосами, а другой совершенно черный. Вообще-то тогда никто не мог похвастаться одеждой. У нас на четырех студенток были одни туфли. Если кто-то отправлялся на свидание, остальные сидели дома…

Юдина ходила ссутулившись и со стороны смотрелась этакой кучей. Как говорил Рихтер, словно под сильным дождем… Зато, когда она садилась за рояль, все становилось неважно. Перед вами было прекрасное умное лицо… Прежде чем опустить руки на клавиши, Мария Вениаминовна осеняла себя крестным знаменем. Плевала она на всех.