Петербургский текст Гоголя

Хотя этот «рассказ» подвергся наибольшей переработке, он сохранил ту же сюжетно-композиционную схему, что была в 1-й редакции. После описания Коломны следует «история художника-монаха», затем рассказано о его встрече с сыном и воспроизведена часть монолога-исповеди. Но, в отличие от «рассказа офицера» в 1-й редакции, во 2-й «рассказ художника» иначе трактует события жизни героев и саму позицию рассказчика. Эти содержательные различия не позволяют объединить ни «рассказы», составляющие часть повести, ни обе ее редакции. Каждую из них следует рассматривать как особое художественное целое, которое и в 1835-м, и в 1842-м г. по-своему соотносилось с действительностью. При этом художественное время связывало событие или целый период жизни героев с общенациональной жизнью, с «текущим» и «вечным».

Упомянутые в тексте характерные подробности петербургской жизни показывают, что действие «истории Черткова-Чарткова» отнесено к тому временнóму периоду, который непосредственно предшествовал и 1-й, и 2-й редакциям «Портрета», – современному для автора и первых читателей. Более сложен вопрос о хронологических пределах действия… Так, в экспозиции обеих редакций есть общая временная реалия – «портрет Хозрева-Мирзы» (этот персидский принц возглавлял извинительную миссию 1829 г., которая прибыла в связи с разгромом посольства России в Тегеране и убийством полномочного министра-резидента А. С. Грибоедова). Поэтому «начало действия первой части и повести не может быть отнесено ранее чем к концу 1829 – началу 1831 г.» [III, 662]. Это исходная хронологическая точка действия. Так как в повести не указано, когда оно завершается, то конечной датой нужно принять время публикации 1-й и 2-й редакций (1835 г. и 1842 г.). Следовательно, продолжительность действия потенциально составляет в 1-й редакции около четырех, во 2-й – около двенадцати лет.

Возрастные изменения Чарткова видимо соответствуют указанным хронологическим пределам 2-й редакции. В ее начале герою «22 года» (III, 97). Далее, по мере легких успехов, «уже он начинал достигать поры степенности ума и лет: стал толстеть и видимо раздаваться в ширину <…> жизнь его уже коснулась тех лет, когда все, дышащее порывом, сжимается в человеке… но все отгоревшие чувства становятся доступнее к звуку золота…» (III, 109–110). По современным Гоголю представлениям о возрасте[545], герой вступает в четвертый десяток (кроме того, данная возрастная характеристика – это несколько измененная характеристика Черткова, которая в черновом варианте выглядела вполне определенно: «Жизнь его уже коснулась тридцати лет…» – III, 606). А значит, и весь изображенный период его жизни – вместе с определенным промежутком от «момента прозрения» до трагического финала – на первый взгляд, не превышает установленных хронологических рамок 10–12 лет.

Однако эта возрастная характеристика почти совпадает с той, что дана герою в 1-й редакции. Там Чертков сначала именуется «молодым художником», в то же время еще исполненным сил «юности», то есть ему около 20 лет. Он постигает искусство всего лишь «год». А «момент прозрения» наступает у него в «тридцать с лишком лет» (III, 424), когда герой видит присланную из Италии картину. Причем ее описание перекликается в «Арабесках» со статьей «Последний день Помпеи»[546], которая занимала во второй части сборника такое же центральное месте, как «Портрет» – в первой, и была точно датирована: «1834. Августа». То есть в контексте сборника «момент прозрения» дополнительно получал инверсионную – смысловую и временную – прикрепленность к триумфальному показу картины Брюллова в 1834 г. Выходит, что в том году Черткову идет уже четвертый десяток, тогда как несколько лет назад ему было около двадцати.

Подобное возрастное изменение противоречит временным реалиям и явно не укладывается в хронологические рамки 1-й редакции. Возраст Черткова превышает эти границы, «захватывая» – по отношению к повести 1835 г. – будущее время. А если учесть, что после «момента прозрения» следует достаточно длительный период в жизни героя, то будущему должны принадлежать и большая часть периода, и его трагический финал. Все это не согласуется с жанровой концепцией повести в литературе 1820–1830-х гг. как повествования о прошедшем. Чтобы изобразить настоящее или будущее, автор должен был оговорить перемещение повествователя по времени «вперед» изображаемого, создать некоторую временную дистанцию, и тогда настоящее или будущее предстанут «прошлым»[547]. Так, например, в повести Н. И. Греча «Отсталое» (1834) «действие из настоящего переносится на сорок лет вперед – в 1874 год, но рассказана история, случившаяся 40 лет назад. Настоящее вследствие “взгляда” из будущего обращается в прошлое…»[548].

Иным представлялось читателю художественное время в фантастическом романе А. Ф. Вельтмана «MMMCDXXLVIII год. Рукопись Мартына-Задека» (1833). Предваряя изображение далекого будущего, автор утверждал в предисловии: «Одно только время может удостоверить в справедливости описываемых событий.