Петербургский текст Гоголя

В «Портрете» столица России показана в ином свете. Там названы лишь три петербургские реалии, относящиеся к началу «истории Черткова»: 1) Щукин двор – рынок по соседству с Апраксиным двором; 2) «небольшой деревянный дом на Васильевском острове в 15 линии» (III, 406) – на самой окраине Петербурга; 3) хорошо знакомый герою (и автору) плавучий «Исакиевский мост» на Неве[551], который упоминает старик с портрета, являясь Черткову (III, 409). То есть, пространство города складывается из отдельных – названных и неназванных – частей (локусов), где происходит (или может произойти, по предсказанию старика) действие. Между этими частями, как правило, нет связи. Например, последовательно не изображены: дорога от Щукина двора на Васильевский остров, путь Черткова из его квартиры на выставку картины и обратно. Дороги – символа преодоления и соединения пространства – для Черткова как бы и не существует: ему не дано нормального развития («пути»)[552], он каждый миг своей жизни (после того, как обнаружил ужасный портрет) будет замкнут в определенной, жестко отграниченной от других точке пространства. В другие, столь же ограниченные точки герой попадает почти мгновенно, «скачком». Эти разобщенные части (локусы) городского пространства жестко разграничены и статичны, а тем самым противопоставлены «живому», целостному, изменчиво-текучему природному миру.

Такой же смысл имеет и противоестественное «постоянное петербургское» время года. Ведь естественное течение суток и смена времен года характерны для народного мира «Вечеров» («Вечер накануне Ивана Купалы» – «Майская ночь» – «Ночь перед Рождеством»), «Глав исторической повести», фрагментов исторического романа, глав повести «Страшный кабан». Отчасти таким был показан Петербург в повести «Ночь перед Рождеством». А вот на Невском проспекте, как сообщает одноименная повесть, «в три часа вдруг настает весна; он покрывается весь чиновниками в зеленых вицмундирах» (III, 14). В «Портрете» и «Невском проспекте» время года оказывается или принципиально не маркированным, почти «постоянным», ибо о нем не упомянуто, или – что имеет тот же смысл – распадается на одинаковые промежутки. Так, например, по утверждению автора, в любой сезон неизменен час появления на Невском определенной общественной группы (чиновники, гувернеры с питомцами и т. п.). При этом существенно меняется и восприятие времени героем.

Естественное течение суток представлено в начале «истории Черткова»: вечер, когда приобретена картина, – лунная ночь – утро обогащения – дневной визит дамы и ее дочери – вечер «мотовства» – опять ночь. Далее значимым остается лишь закрепленное «время работы»: второй дневной визит заказчиц и продажа Психеи («Души») на третий день. Остальная часть суток уже не изображена, поскольку отныне бесплодна для героя. Так его повторяющаяся «дневная работа» становится ограничением постоянным, ибо подготавливает безликую череду «дней» ремесленничества, где «день» почти утратит свое значение как «рабочая» часть суток и естественная единица отсчета. И этот постоянный недостаток времени нарушает развитие художника: «Время его, наконец, было так разобрано, что он ни на минуту не мог предаться размышлению… Наконец, чтобы ускорять свою работу, он начал заключаться в известные, определенные, однообразные, давно изношенные формы» (III, 419).

Естественное восприятие, переживание времени Чертковым и его относительно свободное перемещение в пространстве характерны для периода, пока духовное развитие соответствует молодости героя. Тогда же в повествовании фиксируется «момент» действия: «…в то время… остановился <…> Противник в это время отступился <…> В эту минуту он взглянул на стену…» (III, 402407) – и т. п. Дальнейшие ограничения, обособление героя во времени и пространстве индивидуализируют его восприятие времени. Для Черткова оно как бы останавливается, теряя границы, когда исчезает объективная точка отсчета: без «момента» действия, вне временных реалий его жизнь утратила четкую соотнесенность с действительностью. В этот период возможен только «внутренний», субъективный отсчет времени героем – от продажи Психеи («Души»).