Петербургский текст Гоголя

Так, в течение недолгого времени Вашьядан предстает то двойником умершего молодого поэта, то «человеком лет тридцати» (почти ровесником века), а на самом деле это старик 60 лет. По сути это похоже на стремительные внешние и возрастные изменения Черткова. Вначале тот назван «молодым художником», еще исполненным сил «юности», который постигает искусство всего «год». А начало действия «истории Черткова», как указано в комментарии Н. И. Мордовченко к этой повести, «не может быть отнесено ранее, чем к концу 1829 – началу 1830 г.» [III, 662]. То есть, учитывая бытовавшие представления о возрасте, герою тогда около 20 лет. Затем под воздействием чудесного портрета старика он начинает заниматься прибыльным портретным ремеслом и достигает известности. А когда художник-ремесленник видит присланную из Италии картину, выясняется, что ему уже «тридцать с лишком лет» (III, 424). Описание же картины перекликается в «Арабесках» со статьей «Последний день Помпеи»[604] о демонстрации картины Брюллова в 1834 г. Значит, к тому времени захваченный корыстью Чертков почти достиг возраста своей «меркантильной», по словам Гоголя, эпохи, тогда как несколько лет назад герою было около 20 лет.

Его последующее резкое внешнее изменение мотивировано также психологически. После безуспешных попыток воскресить свой талант, Чертковым «овладела ужасная зависть, зависть до бешенства <…> Эта ужасная страсть набросила какой-то страшный колорит на его лицо; на нем всегда почти была разлита желчь; глаза сверкали почти безумно; нависнувшие брови и вечно перерезанный морщинами лоб придавали ему какое-то дикое выражение и отделяли его совершенно от спокойных обитателей земли» (III, 424–425). Ранее нами уже была показана близость подобной характеристики к типовой обрисовке демонической личности. Но здесь отчуждение героя – это результат и некой предопределенности, и его собственной «вины-мести» за разрыв с искусством. В отличие от Вашьядана, внутренний мир Черткова постоянно доступен, и резкие изменения внешности и возраста героя, а затем его сумасшествие и гибель оказываются объяснимы в основном психологическими, а не мистическими мотивами.

Вместе с тем проявляющиеся черты стремительной духовной деградации и одряхления Черткова роднят его с ужасным портретом: «Это был старик с каким-то беспокойным и даже злобным выражением лица; в устах его была улыбка, резкая, язвительная и вместе какой-то страх; румянец болезни был тонко разлит по лицу, исковерканному морщинами <…> Казалось, этот портрет изображал какого-нибудь скрягу, проведшего жизнь над сундуком, или одного из тех несчастных, которых всю жизнь мучит счастие других» (III, 403). Собственно говоря, причина сходства Черткова с портретом уже названа: меркантильность, поглотившая талант героя и приведшая его к уничтожению искусства, мировой гармонии, в конечном итоге – счастья людей. В черновике такая алчность была открыто связана со старостью: «…казалось, все чувства (Черткова. – В. Д.) находили в золоте ту неизъяснимую прелесть, которая еще никогда не была им до того понятна и которой не может противиться человек, переш<едший?> за 50-летний возраст» (III, 602). Следовательно, скачкообразное старение внешности и возраста героя в данном случае отражает его психологическое состояние, исчезающую духовность внутреннего мира и связано с «возрастом» его общества. Отчасти это подтверждает замечание Е. Н. Купреяновой о Чарткове как герое второй редакции повести: «Здесь, как и всегда у Гоголя, возрастная характеристика человека символически сопрягается с историческим «возрастом» нации, к которой он принадлежит»[605].