Петербургский текст Гоголя

Народный мир-храм сам отторгает дьявольское начало и сохраняет естественное равновесие между добром и злом – основу жизни. Однако дьявольское постепенно «прорастает», как мертвец-первопредок в повести «Страшная месть», сотрясая мир и человека, и мирские соблазны, распри и недоверие привносятся в церковь. В храм Диканьки, где кузнец Вакула изобразил на стене «Святого Петра в день Страшного суда», ходит и ведьма Солоха, отвлекая прихожан и самого дьяка от молитвы. Там даже во время Рождественской службы многих одолевают мирские заботы и страсти. А накануне праздника богобоязненный кузнец-художник Вакула, который был для черта «противнее проповедей отца Кондрата» (I, 203), решается на самоубийство из-за кокетки Оксаны. Затем он использует бесовскую силу для выполнения прихоти красавицы, в то время как решается судьба Сечи, и пропускает праздничную службу среди огненного, явно дьявольского миража Петербурга, хотя впоследствии искупит все искренним покаянием. «Темный мир» в канонической редакции повести «Вечер накануне Ивана Купала» берет верх, хотя и в далеком прошлом, когда Пидорка, надеясь излечить мужа у знахарей и колдуньи, не обратилась в храм св. Пантелея (Пантелеймона, великомученика и целителя), а святая вода так и не помогла от бесовского наваждения[655].

Мотив гибельного искушения человека искусства современным миром главенствует в повести «Портрет». Религиозный живописец запечатлел ужасного ростовщика с мыслью использовать это для «священного изображения» в храме, а когда осознал содеянное, то удалился в монастырь, где со смирением стал искупать свой грех «подвигами» и созданием высоких, истинно христианских произведений. Обветшавшая монастырская церковь со «множеством деревянных почерневших пристроек», для которой художник-монах написал «картину, изображавшую Божию Матерь, благословляющую народ» (III, 442), противопоставлена петербургскому «ветхому дому» ростовщика Петромихали, дому «со множеством пристроек… на Козьем болоте» (III, 431) – своего рода «антихраму», где может храниться лишь материальное: там драгоценное не отличается от ремесленного или негодного, испорченного (это прообраз знаменитой пыльной кучи хлама в доме Плюшкина) и одинаково измеряется деньгами, бесчеловечной наживой. Именно здесь «нерв» гоголевского Петербурга, а «всемогущий Невский» со знаменитой «выставкой вещей» – лишь его эманация.

Меркантильная суета Невского проспекта не дает прохожим заметить строящуюся церковь св. Петра и Павла. В погоне за незнакомой красавицей офицер Пирогов проскакивает «темными Казанскими воротами» (III, 36) мимо храма, символизировавшего славу русского оружия в Отечественной войне 1812 г. Зато в Казанском соборе будет молиться «с выражением величайшей набожности» (III, 55) пропавший нос майора Ковалева[656]. У главного храма столицы Православия просят милостыню старухи-нищенки с провалившимися носами, немногочисленные «оглашенные» стоят «при входе» в почти пустой собор. Здесь Ковалев спорит со своим носом, затем, увидев дам, привычно охорашивается, желая привлечь внимание и, если повезет, завести интрижку. Испытание героя-пошляка не в силах изменить его натуру: для спасения он обратится не к Богу (что за него делает Нос, пусть даже лицемерно, пародийно), а к официальной власти – церковной, полицейской, «газетной», к мирским связям и докторам, потому что сам верит лишь в силу материального: порядка вещей, денег, чина, положения. Подобное оскудение «храма души» у современников автора делает невозможными для них единение, любовь и гармонию.