Петербургский текст Гоголя

Ничего более… ибо храм разрушен и вместе с малороссийскими Филемоном и Бавкидой исчезают «старомодные» отношения любви, приязни, уважения к другим и заботы о них, гостеприимства, верности традициям, обязанностям, своим привычкам, и особая атмосфера Дома, – что ценит и не может забыть автор. По закону жизни, к гибели ведут не только «страсти», но и «уединенность» и бесконфликтность недвижного растительного мира, ничем не возмущаемого, «райски» изобильного (как будто в барочных Утопиях «Сказание о роскошном житии и веселии» XVII в. и «Энеиде» И. П. Котляревского), и глубокая, по меркам XIX в., старость супругов 60 и 55 лет, их закоснелые, пошлые формы проявления заботы и любви, комично искажающие духовное содержание. Все это не позволяет супругам вместе уйти в иной мир, как было даровано Филемону и Бавкиде и героям средневековой «Повести о Петре и Февронии» (с этой историей любви князя и крестьянки связаны в «Старосветских помещиках» мотивы ответственности любящих, житейской премудрости и хозяйственности героини, лечения «целящими или утешающими плодами, занесенными из рая»[665]). Однако Пульхерии Ивановне, а потом и Афанасию Ивановичу, в отличие от простых смертных, тоже дано знать о времени своей кончины. Но после смерти «прекрасной» Пульхерии «бессмертный» Афанасий уже не может ни жить, ни служить Дому без «половины» своей души – невосполнимая духовная утрата делает его существование и физически бессмысленным, как будто он лишился части своего тела[666]. И тогда храм превращается в хижину, а по смерти владетеля и вовсе рушится, тогда как в прошлом, наоборот, ветхая хижина Филемона и Бавкиды, по воле богов (превративших других, «неправедных» жителей вместе с их домами в лягушек и болото) «вдруг» обращалась великолепным храмом – подобием Эдема.

А для рассказчика сентиментальная идиллия «старосветского Эдема», где одновременно сосуществуют весенняя «душистая черемуха», летний «багрянец вишен» и «яхонтовое море слив» и осенний «воз с дынями», где «на минуту забываешься и думаешь, что страсти, желания и неспокойные порождения злого духа, возмущающие мир, вовсе не существуют…» (II, 13), – была прибежищем-ковчегом среди мирской суеты и, даже выродившись в «низменную буколическую жизнь» самостоятельного множества мелочей, картинок, «поющих» дверей, была тем единственным, что осталось от библейской истории и времен Филемона и Бавкиды в современной автору Малороссии. Теперь лишь воспоминания о той идиллии можно противопоставить полуевропейскому Петербургу, где «пространство Храма» (Града Божьего) неумолимо сокращается и разрушается, уступая материальному «земному граду», и можно лишь вслед за описанием Невского проспекта повторить: «Все обман, все мечта, все не то, чем кажется!» (III, 45). Вот супруги, которые, по словам Белинского, «только пили и ели и потом умерли», – а какая в этом поэзия! А грубые, свирепые, безудержные в пиру и бою запорожцы предстают не только защитниками и ревнителями православия, но и любящими, нежными, самоотверженными родителями. И наоборот, брат и сестра – разлученные близнецы, разные по характеру и судьбе, – при встрече губят друг друга. Вот соседи, которые «прежде были известны за самых неразлучных друзей», два «таких между собою приятеля, каких свет не производил», повздорили и… теперь Иван Иванович с Иваном Никифоровичем судятся и ненавидят друг друга.

Впрочем, только они одни откровенно ссорятся в бесконфликтном Миргороде – и потому это так всех поражает: ведь остальные, даже близкие родственники, просто «живут между собою, как собаки», по словам самого судьи, и хотели бы видеть в «двух единственных друзьях» недостижимый для себя идеал. В представлениях того времени, дружба – одна душа «напополам», когда друзья едины в мыслях, отношениях, вкусах… Тогда были актуальны античные образцы дружбы: родственной – близнецов Кастора и Полидевка Диоскуров (покровителей дружбы), героической – Ореста и Пилада, Ахилла и Патрокла, чьи имена стали нарицательными и вошли в пословицы. Считалось, что способны дружить только нравственные, душевные, благородные люди. Дружба, по Аристотелю, есть величайшая социальная и личная ценность, необходимейшая в жизни: друзья дороже всех прочих благ. И не может быть искренней или прочной дружба, основанная на соображениях пользы или удовольствия, настоящая же бескорыстна, ибо отношение к другу в принципе не различается с отношением человека к самому себе. Какова же была «трогательная дружба» Ивана Ивановича с Иваном Никифоровичем, да и была ли она вообще?..