Петербургский текст Гоголя

«Арабески» как авторский сборник произведений разных жанров обнаруживают характерные черты «альманаха одного писателя», точнее, его разновидности – «авторского альманаха», и таким образом связаны с журнальными, универсально-системными (энциклопедическими) изданиями, художественными циклами той эпохи. Вероятно, близость к «авторскому альманаху» обусловлена тем, что именно эта форма фокусировала противоречивые, аналитические и синтетические тенденции самого времени и его литературного осмысления, давая автору возможность сочетать образно-интуитивные (художественные) произведения и научно-логические статьи. Наконец, «авторский альманах» как итог творчества можно рассматривать в качестве модели, запечатлевшей этапы духовного развития художника-ученого – ступени познания и отражения им мира. Это позволило Гоголю объединить свои ранние и более зрелые вещи различной тематики – научные и художественные, посвященные истории и современности – в определенном порядке, отразившем его видение мира и пути формирования такого взгляда. Непосредственная, «журнальная» ориентация «авторского альманаха» на современность и его дидактическая направленность воплотились в ряде ученых и «учебных» статей, в петербургских повестях.

«Духу времени» соответствовало и заглавие, которое, при отчетливо выраженной «собирательности» (ср., «Флора», «Элизиум»), имело свою специфику. «Название сборника как бы подчеркивало его пестроту и разноликость. Арабески – значит, по словарю, особый тип орнамента из геометрических фигур, стилизованных листьев, цветов, частей животных, возникший в подражание арабскому стилю. Это слово имеет еще и иносказательное значение: собрание небольших по объему произведений литературных и музыкальных, различных по своему содержанию и стилю»[396]. Но приведенная формулировка не объясняет, почему среди «литературных и музыкальных произведений» были статьи иного плана. Значит, ее следует изменить и дополнить: она не передает всей полноты значений этого слова, действительно важных для русского читателя в середине 1830-х гг.

В искусствоведении того времени термин «арабески» близок к «гротеску». Это, в частности, зафиксировал «Энциклопедический лексикон» Плюшара, где происхождение обоих терминов возводится к чувственному изобразительному «древнему искусству»[397]. Фантастическая природа арабесок: «…соединение предметов вымышленных… с предметами, действительно существующими в природе; соединение половинчатых фигур, гениев и т. п. с цветами и листьями; помещение предметов тяжелых и массивных на слабых и легких и проч.» – объяснена здесь как «осуществления мечтательного мира», приличные «при должном искусстве» и современности, причем подчеркнуто, что эта условность и сопутствующая ей некоторая карикатурность заложены в самом существе искусства[398].

Своеобразную близость «арабесок» и «гротеска» подтверждают и более ранние высказывания одного из теоретиков немецкого романтизма Ф. Шлегеля[399]. В его «Письме о романе» (1800; возможно, известном Гоголю) эти термины практически уравнены: большая эпическая форма – это «подлинные арабески, составляющие… в соединении с исповедью единственные романтические порождения нашей эпохи», и «такого рода гротеск и личные признания суть единственно романтические порождения нашего неромантического века»[400]. Кроме того, большую эпическую форму Шлегель определяет «как сочетание повествования, песни и других форм» с «исповедью», которая есть «не что иное, как более или менее замаскированные личные признания автора, результат авторского опыта, квинтэссенция авторской индивидуальности» и которая «непроизвольно и наивным образом принимает характер арабесок»[401]. И автор должен сочетать субъективное с объективным в композиции произведения и в повествовании, чью форму определяют «арабески», а содержание – «гротеск». Шлегель также рассматривает арабески и гротеск как «остроумные создания самой природы», едкую карикатуру на официальное ничтожество и косность, пародирующую современные ему пошло-серьезные произведения[402].