Петр I

Его царское величество, как бы желая снова твердо упрочить за собою верховную власть над жизнью и смертью, оспариваемую у него мятежниками, пригласил на это проявление своего карающего правосудия всех послов иностранных государей. За жилищами солдат в Преображенском простирается обширное поле; оно обращено на полдень <юг> и возвышено, причем одна часть его заканчивается холмом. Это место назначено для казней; здесь же обезображенные головы казненных остаются после смерти пригвожденными к позорным кольям в знак поругания за совершенное злодеяние. Тут происходила первая сцена трагедии; всех иностранцев, которые собрались на зрелище, не допускали подойти близко; целый полк гвардейцев выстроен был рядами и под оружием; немного далее, где самая площадь заканчивалась некоторым возвышением, толпилось кучками и кружками много собравшихся московитов. Мне сопутствовал тогда один немец, главный начальник стражи; московское платье скрывало его происхождение, к этому присоединялась уверенность в правах своей должности и тем большая свобода, что, находясь на службе его величества, он мог принимать участие в преимуществах московитов. Он вмешался в собравшуюся толпу московитов и, вернувшись оттуда, сообщил, что тут же благороднейшая в Московии десница снесла секирою пять мятежных голов. Жилища солдат рассекает протекающая там река Яуза; на другой стороне ее на небольших московитских тележках (которые они называют извозчичьи – Sbosek) были посажены сто виновных, ожидавших своей очереди казни. Сколько было виновных, столько же тележек и столько караульных солдат; священников для напутствия осужденных видно не было, как будто бы преступники были недостойны этого подвига благочестия; все же каждый держал в руках зажженную восковую свечу, чтобы не умереть без света и креста. Горький плач жен усиливал для них страх предстоящей смерти; отовсюду вокруг толпы несчастных слышны были стоны и вопли. Мать рыдала по своему сыну, дочь оплакивала судьбу отца, несчастная супруга стенала об участи своего мужа; у других последние слезы вызывались различными узами крови и свойства. А когда быстрые кони увлекали осужденных на самое место казни, то плач женщин усиливался, переходя в громкие рыдания и вопли; они пытались гнаться за осужденными, при этом скорбь вызывала у них разные причитания, примерно такие (насколько я мог понять из перевода других): «Зачем так внезапно тебя отрывают от меня? зачем ты меня покидаешь? стало быть, мне нельзя дать тебе последний поцелуй? зачем мне запрещают проститься с тобой?» Такими жалобами провожали они своих друзей, не имея возможности догнать их. Из поместья воеводы Шеина были приведены на смерть еще сто тридцать стрельцов. По обеим сторонам всех городских ворот было воздвигнуто по две виселицы, и каждая предназначалась в тот день для шести бунтовщиков. Когда все выведены были на места казни и каждая шестерка распределена была по каждой из двух виселиц, его царское величество в зеленом польском кафтане прибыл в сопровождении многих знатных московитов к воротам, где по указу его царского величества остановился в собственной карете господин цесарский посол с представителями Польши и Дании. В непосредственной близости их находился генерал Лефорт с генералом начальником стражи Карловичем, провожавшим из Польши его царское величество; их окружало много других иностранцев, толпившихся вперемежку с московитами у ворот. Тогда началось объявление приговора; царь предложил всем внимательно усвоить его содержание. Для стольких виновных не хватило палачей; на помощь им явились некоторые из офицеров, вынужденные к тому царским приказом. Обвиненные не были ни связаны, ни скованы. К обуви у них привешены были колодки, которые взаимным столкновением мешали скорости ног, но тем не менее не препятствовали их обычной деятельности. Добровольными усилиями взбирались они по лестницам к перекладине и, осенив себя на четыре стороны света крестным знамением, сами себе закрывали полотном глаза и лицо (таков обычай у этого народа). Очень многие, надев петлю на шею, стремглав бросались с подмостков, желая ускорить свой конец повешением; всего насчитали двести тридцать человек, которые искупили свой позор петлей и повешением.

Вторая расправа 13 октября 1698 года

Хотя все участники мятежа были присуждены к смертной казни, однако его царское величество не пожелал выходить за пределы строгости, особенно в применении к тем многим, в пользу которых говорила незрелость их возраста и суждения и про которых можно было сказать, что они скорее заблудились, чем прегрешили. Для таких преступников смертная казнь заменена была другим телесным наказанием, а именно: у них были отрезаны уши и ноздри, и они должны были влачить позорную жизнь не в недрах царства, как прежде, а в различных варварских местах на границах Московии. В этот день были наказаны вышеупомянутым способом пятьсот человек, которые затем были сосланы.

Третья расправа 17 октября 1698 года