Петр Кропоткин. Жизнь анархиста

Эту часть своего труда Кропоткину удалось более или менее завершить, и она была опубликована в 1922 году как первый том «Этики». Со вторым томом получилось хуже: закончить его Кропоткин не успел, хотя его подстегивало и желание придать этике «научную» основу (кто знает, возможно ли такое вообще?), и, пожалуй, в не меньшей степени, учитывая жестокие реалии грохотавшей вокруг Гражданской войны, стремление сформулировать позитивную этическую программу для корчащегося в муках человечества. Фрагменты второй книги дают нам представление о замысле старого анархиста. Прежде всего, он подытоживает тот обзор развития этики, который давался в первом томе, и четко формулирует основные выводы относительно происхождения и основ этического чувства. Более того, Кропоткин пытается проследить тенденцию к нарастанию элементов гармонии, взаимопомощи и солидарности в поведении не только людей, но и различных видов животных. Однако, добавляет он, в выработке нравственных понятий участвует не только чувство, но и разум. Разум вселяет человечеству понятие о равноправии, о равенстве всех его членов, доказывая на примерах реальной жизни, в конечном счете, пагубность себялюбивого эгоизма и попыток «перетягивать одеяло на себя» за счет всех остальных. Да, говорит Петр Алексеевич, люди наделены нравственностью в различной степени. Да, в истории человечества случаются «периоды аморальности». Как раз такой период он и мог наблюдать, став очевидцем кровавой бойни Первой мировой и российской Гражданской войн. Но именно в такие времена необходимо «обратиться к какому-то общему принципу»[1793]. И делать это бескомпромиссно. Ведь считая компромисс правилом, человек «никогда не сможет бороться за идеал; идя от компромисса к компромиссу, он, несомненно, будет опускаться все ниже и ниже. Именно это происходит сейчас с нравственными идеалами», – пишет Кропоткин. Но человечество, надеется он, «смутно чувствует, что необходимо определенное нравственное усилие, чтобы цивилизация сделала следующий шаг, что требуется нечто более сильное: обращение к мужеству, не обращение к благоразумию»[1794].

Изложения «этики свободного человека» Петр Алексеевич дать в книге так и не успел. Нет сомнений в том, что он повторил и обосновал бы подробно свои взгляды о «коммунистическом индивидуализме», о которых мы уже говорили. Но, как бы то ни было, в условиях вихря, что бушевал вокруг него, Кропоткин все яснее и яснее сознавал: проблема революции в том, что люди переживают этический кризис и потому оказались неподготовлены к гармоничному и самоуправляемому строительству нового мира свободы, равенства и справедливости. Но не призывы к личному моральному самосовершенствованию водили пером «доброго дедушки» с седой бородой библейского пророка! Нет! Он звал к коллективной конструктивной практической работе. Только так можно осуществить гуманистический идеал и внедрить в жизнь подлинные этические ценности. Именно на этой почве, как мечталось ему, и должна будет взойти новая, освободительная революция…

И каким же резким контрастом по сравнению с реалиями большевистской диктатуры выступали мечты и надежды старого анархиста! Для него, убежденного в том, что анархизм – это этический социализм, что цель и путь к ней не должны противоречить друг другу, не могли быть приемлемы не только огосударствление общественной жизни и экономики режимом «военного коммунизма», этой крайней формы ненавистного государственного капитализма. Централизаторы-большевики были, в глазах Кропоткина, якобинцами российской революции. И, как якобинцы во Франции, они вели революцию к перерождению и гибели. Примеры этому он мог наблюдать повсюду: в новой иерархии чиновников, в неравном распределении, в произволе и коррумпированности ЧК, в арестах, жестокостях продразверстки и карательных походах против крестьянства, в подавлении общественной жизни, свободы слова, печати, собраний, в разгроме самодеятельных организаций – непокорных Советов, профсоюзов, кооперативов… Петр Алексеевич мог вытерпеть и голод, и лишения, даже несмотря на возраст и болезни. Но аморализм большевистких бонз во главе с новым Робеспьером-Лениным, любимым выражением которых, как свидетельствовала Эмма Гольдман, было «буржуазная сентиментальность», не мог не ужасать Кропоткина. Как и других анархистов – из тех, кто не был ослеплен, кто мог и желал видеть правду.

* * *

Несмотря на трудности жизни в России, Петр Алексеевич отклонил предложения шведских анархистов-младосоциалистов об эмиграции в Скандинавию и опровергал появлявшиеся слухи о своем аресте. Кропоткин продолжал защищать российскую революцию и в открытом письме Георгу Брандесу, опубликованном в сентябре 1918 года в датской газете Politiken, резко осудил иностранную военную интервенцию, которая, как он опасался, привела бы только к установлению монархии и националистической диктатуры. Но централизаторская политика и террор большевистских властей чем дальше, тем больше беспокоили его.